Эрик Вейнер - География гениальности: Где и почему рождаются великие идеи
Образу мысли. Не ответам, а постановке вопросов. Прикладной креативности. Обычно творчество ассоциируется у нас с решением проблем: есть трудная задача, и мы задействуем «творческие навыки» для поиска ответа. Замечательно, но как быть, если неизвестно, в чем состоит сама проблема?
Необходим поиск проблем. Нужно не просто решить проблему – дать ответ на вопрос, – а сначала открыть новые вопросы и лишь затем ответить на них. Такие новые вопросы отличают гения даже больше, чем ответы. Вот почему Пикассо саркастически заметил: «Компьютеры глупы. Они дают лишь ответы».
Яркий пример человека, умеющего найти проблему, – Дарвин. К нему не обращались с просьбой: «Будь добр, изобрети теорию эволюции». Он обнаружил проблему – необъяснимое сходство видов – и решил ее, предложив цельную концепцию. Все это произошло в конкретной области, биологии, а не в рамках «упражнения на креативность».
Чтобы обрести навык в поиске проблем, не обязательно быть Дарвином. Психологи Джекоб Гетцельс и Михай Чиксентмихайи провели любопытное исследование. Они попросили тридцать с лишним студентов-художников использовать в своих натюрмортах определенные объекты. Как именно использовать, не говорилось. Но некоторые участники (их назвали «ставящими задачи») тратили больше времени на исследование предметов и концепций рисунка. Их подход к делу и их работы были более творческими, чем у остальных («решающих задачи»). Восемнадцать лет спустя ученые проверили судьбу испытуемых: наибольший успех имели картины тех, кто ставил задачи. Проблемы, которые мы обнаруживаем самостоятельно, мотивируют нас больше всего…
Таким был Леонардо да Винчи: он искал проблемы. Да и проблемы искали его – побочного сына нотариуса по имени Пьеро. Кстати, на удивление многие деятели Возрождения были незаконнорожденными – в частности, Альберти и Гиберти. Для них, как и для Леонардо, это стало и проклятием, и благословением. Родись Леонардо в законном браке – он пошел бы по стопам отца и стал бы нотариусом либо юристом. Однако внебрачным детям не было хода в профессиональные гильдии. Леонардо не мог стать врачом или фармацевтом, не мог пойти в университет. К 13 годам большинство дверей были для него закрыты. Стало быть, он исходил из имевшихся возможностей, – «сила ограничений» в действии!
Впрочем, некоторые обстоятельства сложились в его пользу. У него не было братьев и сестер, а согласно исследованиям, единственные дети чаще становятся гениями. Психологи еще не объяснили данный феномен, но, быть может, родители уделяют таким детям больше внимания, больше вкладывают в них.
Кроме того, у отца Леонардо были связи во Флоренции. Он был знаком с Верроккьо и однажды показал ему наброски сына: мало ли, попытка не пытка. Джорджо Вазари, знаменитый биограф художников Возрождения, сообщает: «Пораженный теми огромнейшими задатками, которые он увидел в рисунках начинающего Леонардо, Андреа поддержал сера Пьеро в его решении посвятить его этому делу и тут же договорился с ним о том, чтобы Леонардо поступил к нему в мастерскую»[36]. Мальчика не пришлось уговаривать.
Понятно, что подростку с подозрительной родословной жизнь в мастерской не казалась медом. Новичка отрядили заниматься самой неблагодарной работой – чистить цыплячьи клетки и подметать полы. Надо полагать, он не оплошал, поскольку вскоре его повысили: позволили склеивать доски и смешивать краски. И на этом его подъем по лестнице боттеги не остановился.
– Хочу вам кое-что показать, – говорит Юджин.
Теперь мы сидим в одном из его любимых кафе, потягиваем вино и получаем удовольствие от удовольствия. Он включает iPad и открывает репродукцию картины Верроккьо «Товия и ангел». На ней ангел (с нимбом и крыльями) и молодой Товия держатся за руки, причем Товия с восхищением смотрит на ангела.
– Очень красиво, – говорю я, осознавая, что содержательность моей реплики оставляет желать лучшего.
– Да, но взгляните на рыбу.
Я не заметил этого сразу: Товия несет на веревочке свежепойманную рыбину. Всматриваюсь внимательнее. Даже моему дилетантскому взгляду очевидна виртуозность. Рыба как настоящая.
– Ничего себе! – глубокомысленно замечаю я. – Весьма неплохо!
– Вот именно. Слишком неплохо для Верроккьо.
Может, у него был удачный день? Чего на свете не бывает. Серена Уильямс проигрывает трехсотой ракетке. Унылый графоман выдает кусок шекспировской прозы.
Нет, говорит Юджин. Рыба выглядит слишком хорошей для Верроккьо, поскольку действительно слишком для него хороша. Ее нарисовал не он. Это сделал его молодой помощник Леонардо да Винчи, которому в ту пору было 18 лет.
Стоп. Задумаемся на миг: ведь Верроккьо был не только дельцом, но и художником и к тому же человеком гордым. Как же он поручил столь важную деталь картины безвестному юноше из деревни? С какой стати? Судя по всему, он уже понял, с талантом какого масштаба имеет дело, а потому поступился своим эго и позволил протеже участвовать в работе: не только держать кисти или принести стакан вина, но прикоснуться кистью к дереву (на холсте еще не рисовали).
Этот поступок настолько удивителен, что дух захватывает. Вы можете вообразить, что Хемингуэй разрешил бы ассистенту включить свой абзац в рассказ «Старик и море»? Или что Моцарт позволил бы подмастерью сочинить несколько тактов «Реквиема»? Однако для мастерских Флоренции совместные усилия были в порядке вещей.
Возрождение было в большей степени командным усилием, чем нам представляется. Даже звезды первой величины были частью созвездия, частью неба. Искусство было коллективным предприятием и принадлежало всем. Ни один флорентийский мастер, даже такой замкнутый, как Микеланджело, не творил только для себя. Люди делали это для города, для церкви, для потомков. Подлинная гениальность не сугубо частное дело. Она всегда ориентирована на общество. В ней человек переступает собственные рамки.
Конечно, термин «формирование команды» удивил бы Леонардо и его коллег. Однако именно этим они и занимались. Причем, в отличие от нынешних корпоративных проектов, отношения в мастерской Верроккьо были очень органичны. Живя и трудясь рука об руку, люди не могли не знать друг друга. Они не старались быть «креативными» – они просто жили.
Работа в мастерской, как и нынешняя стажировка, не была вечной. Обычно через несколько лет ученик считал себя достаточно зрелым и отправлялся в самостоятельное плавание. Без сомнения, Леонардо был мастером. И все же он остался у Верроккьо еще на десять лет. Почему? Это одна из больших загадок Возрождения. Считал ли он возможным еще чему-то научиться? Или они с Верроккьо были любовниками, как полагают некоторые историки? Возможно, Леонардо, при всем очевидном таланте, не был бунтарем. (Современники называли его «абсолютно послушным учеником».) А может, ему просто было хорошо в мастерской.
Мы с Юджином перешли в одну из тех дивных тратторий, что приметили ранее. За графином домашнего кьянти он излагает свою теорию: почему Леонардо остался в мастерской.
– Он был талантливым и несобранным. Все у него было с пятого на десятое. Начинал и не заканчивал. Если бы он обрел самостоятельность, то помер бы с голоду. Делец из него был никакой. Он не знал, как добыть работу, а если получал ее, то не знал, как закончить: по ходу дела отвлекался на другие вещи. Не мог сосредоточиться.
Судя по записным книжкам Леонардо, так оно и есть. Они выдают человека, страдающего дефицитом внимания и подверженного сомнениям. «Скажите мне: достигнуто хоть что-нибудь?.. Скажите мне: сделал ли я хоть что-то?..» Такие вещи он писал снова и снова – в приступе меланхолии или пробуя новое перо. Мастерская же давала Леонардо недостающие качества – структуру и дисциплину. В каком-то смысле подлинным человеком Возрождения был Верроккьо, а не его ученик. Он обладал всеми качествами, которые сделали век золотым: трудолюбие, деловая хватка и художественное чутье. Все это у него было. Да, по художественному уровню он уступал своему протеже, зато мог обеспечить деловые навыки, которых Леонардо катастрофически не хватало. Им было хорошо работать в паре – какое-то время.
Впрочем, сколь ни важна роль наставника в творчестве, она неблагодарна. Наставник подобен катализатору в химической реакции: он ускоряет ее, но – спросите химиков – о нем легко забыть. Когда все молекулы перестроятся, в конечном продукте не остается ни следа катализатора. Поэтому меня ничуть не удивляет, что в записных книжках Леонардо да Винчи (а их тысячи страниц) имя Андреа дель Верроккьо не упомянуто вовсе.
Я не удовлетворен поисками. Нет, мы не топчемся на месте: выяснилось, что важны наставники, деньги (желательно чужие) и ограничения. Однако некоторые вопросы по-прежнему не дают мне покоя. Почему именно в этом городе, с его болотами, потопами и чумой, произошел великий расцвет? Упирается ли все в «богатство и свободу» – два великих ингредиента, которые Вольтер считал необходимыми для золотого века? Или есть еще один компонент, какой-то секретный соус, который я упустил из виду?
