Нэнси Шилдс Коллманн - Преступление и наказание в России раннего Нового времени
Определение области уголовного права
В Московии не существовало теории юриспруденции. Не было ни школ правоведения, ни, до второй половины XVIII века, университета с юридическим факультетом; адвокатура появилась лишь в середине XIX века. Таким образом, московские законы носили утилитарный характер. Исследователь не найдет определения уголовной отрасли права. До эпохи Петра Великого не существовало обобщающих терминов «преступник» и «преступление», а термин «уголовный» появился позже, в конце XVIII столетия[52]. Более того, не делалось и формального различия между гражданским и уголовным правом, хотя такая ситуация и не была уникальной для Московии. Как заметили Брюс Ленман и Джеффри Паркер, «современное различие между уголовным и гражданским аспектами правонарушения, и, следовательно, между наказанием и компенсацией, было чуждо почти всем правовым системам в Европе до 1800 года»[53]. В то же время все эти правовые системы проводили подобные различия на практике. Тип судебного учреждения также не помогает провести демаркационную линию для различных отраслей права, поскольку в Русском государстве практически все преступления рассматривались в рамках простой иерархии воеводского и приказного суда, а также, как станет понятно дальше, в губных избах, боровшихся с разбойниками на местах.
Процесс и наказание – это лучшие помощники для разграничения отраслей права в Московии. Можно выделить три взаимосвязанные области: правонарушения, преступления и преступления высшего порядка, которые определялись достаточно широко и включали в себя измену, мятеж и духовные преступления (колдовство и религиозный раскол)[54]. В число правонарушений входили нападение, мелкое воровство с применением физического насилия, обман при займе денег, если они совершались преступником-непрофессионалом. Подобные правонарушения возбуждались в порядке частного обвинения и наказывались штрафами в пользу суда, телесным наказанием и компенсацией нанесенного ущерба пострадавшей стороне. Что же до преступлений, то Судебник 1497 года отделял их от правонарушений введением понятия «государственный интерес»: даже если человек, совершивший серьезное преступление, не имел собственности, чтобы возместить нанесенный своими действиями ущерб, его не могли отдать в холопство в качестве компенсации. Виновный все равно должен был быть наказан[55].
Громоздкая триада «татьба, разбой и душегубство», использовавшаяся для определения уголовной сферы, появляется уже с XV столетия в иммунитетных грамотах и Судебнике 1497 года. Разбой получил специальное частное определение в губных грамотах XVI века, вводивших губные органы среди местных землевладельцев для преследования профессиональных разбойников. Преступления можно отличить по следующим характеристикам: для них была характерна инквизиционная процедура расследования с применением пыток (см. главы 5 и 6), за их совершение полагались смертная казнь или телесные наказания, и, кроме того, их нельзя было уладить полюбовно. Наконец, как и при обвинении разбойников в Европе, репутация профессионального преступника усиливала тяжесть противозаконного деяния, превращая его из проступка в преступление[56].
С самого начала в юрисдикции Разбойного приказа и губных старост находились только воровство с поличным и разбой, в то время как убийство расследовалось наместниками, но к XVII веку обязанности губных старост расширились, фактически включив в себя убийство и другие серьезные преступления, а кроме того среди них оказались и другие функции: отвод земли и решение земельных споров, сбор налогов и пошлин[57]. На рубеже XVI–XVII веков Разбойный приказ более четко определил основания для пытки, тем самым яснее очертив границы сферы уголовных преступлений. Именно поэтому в XVII веке источники иногда называют уголовные преступления «пыточными делами». В Соборном уложении уголовный закон был расписан подробнее, добавлена глава о смертной казни и расширен раздел о разбойниках, а также уделено много внимания более распространенному обвинительному процессу[58].
Наказания за преступления высшего порядка варьировались только по степени серьезности, но не по юрисдикции того суда, где они рассматривались, и не по процессу или закону. Судебник 1497 года включал в перечень преступлений, караемых смертной казнью, преступления против государства и церкви (святотатство, мятеж) наряду с такими общераспространенными преступлениями, как убийство хозяина зависимым человеком, похищение человека, поджог. Соборное уложение впервые в истории России определило сферу государственных преступлений, уделив первые три главы богохульству и оскорблению церкви, покушению на личность царя, политическую измену, проявление неуважения к царскому дворцу или собственности монарха[59]. В судебной практике пытка, приговор и наказание за государственное преступление (светское или церковное) были более жесткими, чем за обычные преступления. В целом высшие преступления были направлены против основ государства, будь то религиозные институты и верования или светские властители.
Итак, к середине XVII века писаное право и практическое судопроизводство разделяли три сферы закона, в которые был вовлечен государственный суд, – высшие и уголовные преступления, а также проступки. Из этих трех только первые две могут считаться уголовными по процедуре расследования, возможности применения смертной казни и другим признакам. Но ни терминология, ни нормы, ни специализированные служащие, ни различные суды не могли изолировать эти виды преступлений друг от друга. Они могли рассматриваться одним и тем же судом, одними и теми же судьями в соответствии со все теми же законами.
Приказы, наместники и губные старосты
Московские государи (великие князья до 1547 года, затем цари) монополизировали криминальное право, но уголовные дела разбирались в нескольких различных учреждениях. Центральными пунктами судопроизводства были приказы, часть которых обладали уголовной юрисдикцией. Российская приказная система формировалась органически по мере роста государства: несколько приказов существовали с конца XV века, еще несколько добавились в XVI веке, а в XVII веке приказная система выросла с 44 приказов с 656 служащими до 55 приказов с 2762 служащими[60]. Некоторые приказы были функциональными (Посольский, Поместный, Разрядный), другие управляли определенными территориями (Сибирь, Поволжье, ряд уездов Севера), третьи имели дело с определенными группами населения (иностранные купцы, стрельцы). Многие из этих приказов рассматривали уголовные преступления населения, находившегося в их территориальной или функциональной юрисдикции. Например, уголовные дела жителей Москвы расследовались в Земском приказе, ратные люди «нового строя» – пушкари, стрельцы, солдаты – ведались судом в своих приказах в Москве, в какой бы части страны они ни служили. Приказные люди в Москве были подсудны главам своих учреждений (а с 1648 года – Челобитному приказу)[61]. Таким образом, власть наместника или воеводы не всегда распространялась на всех жителей возглавляемого ими округа.
Особо тяжкими преступлениями занимались Разряд, специально назначенные временные комиссии и иногда другие приказы, но предварительное следствие оставалось в полномочиях воевод. Обычными преступниками на местах ведали воеводы (под надзором Разряда, который назначал их вместе с дьяками и подьячими) или губные избы (подчинявшиеся Разбойному приказу)[62]. К XVII веку воеводы в уездах составляли основу местной власти и суда. Воеводы исполняли свои обязанности в рамках несения службы, которая обеспечивалась поместным и денежным жалованьем, которым государство наделяло всех служилых людей. В основные торговые центры (Казань, Новгород) и пограничные города часто назначалось по двое или несколько воевод в высоких (думных) чинах. Мелкие уезды довольствовались одним воеводой, часто из отставных дворян, которым эту должность жаловали в старости или после ранения в качестве своего рода синекуры. Будучи военными людьми, воеводы не обладали специальной подготовкой в области права, и от них не требовалось быть грамотными.
В судебной деятельности воеводы использовали различные царские указы, Судебники 1550, 1589, 1606 годов, Соборное уложение 1649 года и Новоуказные статьи 1669 года, а также правовые нормы, полученные из Разбойного приказа. Они применяли и обе формы следственного процесса – следственный и обвинительный. Служба воеводы определялась наказом, получаемым при назначении на должность, причем объем некоторых из этих документов достигал десятков листов, в которых изложение судебных обязанностей обычно занимало менее абзаца (формуляр не был стандартизирован до 1719 года). Среди многих функций воеводы наиболее важными были военная, фискальная и контроль над вопросами торговли[63].
Воеводы обладали большой самостоятельностью, но ряд факторов ограничивал ее. Во-первых, срок службы. В наиболее важные города воеводы назначались на год, для менее значительных городов два года были максимумом. Сибирские воеводы служили дольше из-за сложности сообщения с этим удаленным регионом[64]. Во-вторых, они жили в государстве, где разные категории населения были подсудны различным инстанциям. Церковные институты, землевладельцы и некоторые московские приказы обладали судебной и административной властью над находившимся в их ведении населением или их юрисдикция распространялась на определенные категории преступлений, и эти институции часто оспаривали у воевод выполнение этих функций. Более того, во многих сообществах воеводы вынуждены были сотрудничать с местными выборными представителями – административными и судебными, которые лишь со временем были слиты или упразднены к концу XVII века. Историки полагают, что государство допускало подобное увеличение многообразия институтов или – в меньшей степени – извлекало из него выгоду, поскольку это предотвращало превращение воевод в независимые центры власти[65].
