Эрик Вейнер - География гениальности: Где и почему рождаются великие идеи
Брэди объясняет: греки считали добродетель и гений неотделимыми друг от друга. Надутый спесивец не вызвал бы у них интереса, будь он хоть величайшим поэтом и зодчим. Удивительно, насколько это расходится с нынешними представлениями! Мы не только прощаем гению дурной характер, но и ожидаем его. Взять хотя бы Стива Джобса, знаменитого своей капризностью и неуживчивостью. Мы думаем: о, таким мог быть только настоящий гений! Греки относились к этому иначе. О человеке они судили не только по качеству его трудов, но и по качеству его характера.
В подарок нам приносят еще два стакана пива «Миф». Это ставит под удар нашу с трудом обретенную умеренность. Но разве можно отказаться? Между тем я беру быка за рога:
– Почему Афины? Почему именно этот маленький, грязный и перенаселенный город, окруженный врагами и купающийся в оливковом масле, сумел изменить мир?
По мнению Брэди, ответ кроется в отсутствии узкой специализации. В Древних Афинах не было профессиональных политиков, судей и даже жрецов. Все могли делать всё. Солдаты писали стихи. Поэты ходили на войну. Да, профессионализма не хватало. Но у греков такой дилетантский подход оправдал себя. К специализации они относились с подозрением: торжествовал гений простоты.
Каждый интеллектуальный прорыв, утверждает Брэди, – от теории эволюции Дарвина до теории относительности Эйнштейна – делал мир чуть проще.
– Есть хаотический набор фактов, которые с виду друг с другом не связаны. А потом кто-то приходит и говорит: «Постойте-ка! Вот как все это согласуется одно с другим». И нам это по душе.
Скажем, математики любят «красивые доказательства». Красивое доказательство не только правильно, но и элегантно: все на месте и ничего лишнего. Оно радует ум так же, как изящный дизайн радует глаз. Греки всегда искали красивое решение любой задачи. А это неизбежно означало умение увидеть связь вещей. Ведь, как говорит историк Эдит Гамильтон, «увидеть вещь в ее взаимосвязи с другими вещами – значит увидеть ее упрощенной».
Брэди признается, что, несмотря на всю свою образованность, он зачастую не может избежать ловушки сложности. Это случается само собой: в глубине души он ученый, а научный мир ценит и вознаграждает сложность.
Когда президент Джордж Буш-старший посетил Афины, Брэди был его переводчиком. Буш собирался выступать перед греческим парламентом и хотел начать с приветствия на греческом языке.
– Как сказать по-гречески «Да здравствует Греция»? – поинтересовался он.
– Видите ли, господин президент, здесь не все так просто. Есть как минимум два способа сказать «Да здравствует Греция», но у каждого из них свои оттенки. Например, если вы скажете…
Тут Брэди обнаружил, что его не слушают. Президент пошел дальше – искать другого человека, который ответит на вопрос.
Я вникаю в рассказ, ощущая, как в мозгу бурлит водоворот из кофеина с алкоголем, – и тут Брэди делает то, чего при мне не делал никто в Афинах: он смотрит на часы. Ему пора идти.
Он встает из-за столика, отходит, потом внезапно останавливается:
– Знаете, все дело в наложении петель обратной связи.
Что? Погодите, Брэди. Что это значит? Но, увы, поздно: Брэди ушел, утонув в сверкающем море греческого света, обретшего все свое полуденное величие.
Я тянусь за вилкой, но не нахожу ее. Нет также салфетки и, что хуже, кофе. Куда они подевались? Их еще не изобрели. Как не изобрели их в Афинах V века до н. э., где я и нахожусь. Ведь я ужинаю в таверне под названием «Древние вкусы» («Архéон Гéвсис»), где пытаются воссоздать афинские трапезы времен Сократа. По-моему, очень подходящее место для того, чтобы изучить взаимосвязь между едой и творчеством. Ведь сколько существует надуманных штампов! Скажем, «голодающий художник». Но это же ерунда: голодающему художнику не до картин. Нам нужна пища, чтобы творить. Но какая именно пища? И в каком количестве? И не она ли стала причиной греческой гениальности?
Таверна расположена на улочке иммигрантского квартала вдали от основных туристских путей. Когда я вошел, официант в просторных одеждах, похожих на тогу, вручил мне копию «Античных новостей», где было напечатано и меню. Остроумно. Внутренняя обстановка – каменные стены, приглушенный свет и стулья, покрытые белой тканью (того же вида, что и наряд официанта).
На сей раз моя сотрапезница – Джоанна Какиссис, корреспондент Национального общественного радио в Афинах. Она выросла в Северной Дакоте, а несколько лет назад вернулась на родину предков. Мне нравится Джоанна, к тому же в Древних Афинах считалось варварством есть одному, а я не хочу быть варваром.
Мы листаем «Древние новости». Мое внимание привлекает цитата из Эпикура: «Источник всяких удовольствий – удовлетворение желудка». Хорошо сказано, но создает превратное впечатление. Афинян нельзя назвать гурманами. Большинство людей, независимо от социального статуса, довольствовались куском хлеба, парой луковиц и горсткой олив. Как саркастически замечает историк Альфред Циммерн, типичная афинская трапеза состояла из двух блюд: «первого (каши) и второго (каши)». Изысков не было даже на религиозные праздники. На кулинарию греческий гений не распространялся.
Афиняне достаточно равнодушно относились к качеству и количеству еды. Еда была не слишком калорийной. Однако сатирик Аристофан замечал, что из-за скудости своих трапез афиняне стройны и хорошо соображают.
Я возвращаюсь к меню. Кое-что (скажем, оливы и нут) звучит знакомо. Кое-что менее знакомо: фаршированный поросенок и козья нога. Ни одно из блюд не содержит картошки, риса и помидоров: древние греки их не знали. К счастью, у греков было вино, и «Древние новости» радуют нас словами Софокла: «Лекарство от страданий – опьянение». Что ж, не поспоришь. Мы заказываем графин красного вина, которое нам подают, к счастью, не смешанным с водой.
Еще я выбираю салат с гранатами и копченую рыбу. Терпимо. На ум приходит слово «непритязательно». Джоанна придерживается того же мнения о рульке ягненка. Вилки, как я уже сказал, нет – но я готов согласиться, что ее важность переоценена. К чему излишества? Я прекрасно обхожусь ножом и ложкой…
От незатейливой трапезы нас отвлекает разговор. Быть может, в этом и кроется разгадка греческого красноречия? Когда еда так себе, надо же чем-то занять мозг. Ковыряясь в салате, я думаю: будь древнегреческая кухня изысканнее, мы остались бы без демократии, философии и многого другого.
А что? Не так уж это и фантастично. Мы можем направить творческую энергию на философию или на суфле, на книги и на трюфели. Да, кулинария может стать творческим актом, а Джулия Чайлд была кулинарным гением[21]. Однако, как скажут экономисты, всякая деятельность имеет свои альтернативные издержки. Время, затраченное на работу, есть время, оторванное от детей. Время, проведенное в спорах о сравнительных достоинствах капусты и рукколы, есть время, отнятое у беседы о красоте и истине. Я взираю на неприхотливую стряпню перед собой с внезапным уважением.
Но для встречи с Джоанной у меня есть еще одна причина, отнюдь не кулинарная. Меня интересует, как она, греко-американка, смотрит на шрамы истории. А шрамы истории – это не только войны и катаклизмы. Их оставляет и золотой век. Будущие поколения чувствуют свое несоответствие величию предков, и нигде дистанция между былой славой и нынешней посредственностью не ощущается так сильно, как в Афинах.
– Люди ощущают, что им так и так далеко до древних. Тогда к чему напрягаться? – замечает Джоанна, вгрызаясь в здоровенный кусок ягнятины.
Вот почему афиняне, по ее словам, почти не ходят на Акрополь: их отталкивает не будничность этого места, а его величие. «Взгляните на то, что у нас было. На то, что мы когда-то сумели сотворить». Акрополь во многих смыслах свысока взирает на нынешние Афины…
Но ведь, если задуматься, грек греку рознь. Одно дело водитель такси или ядерный физик: этих профессий попросту не было в Древней Греции. А вот в философах она не испытывала недостатка. Каково это – жить и трудиться в их тени? Я потягиваю вино и объясняю Джоанне, что мне нужен греческий философ.
– Сколько угодно: Сократ. Аристотель. Еще Фалес – но он жил до Сократа.
– Нет, не то. Мне нужен современный греческий философ. Живой философ.
Джоанна хмурится. Такие вопросы редко услышишь. Большинство туристов интересуются умершими философами. Философия подобна вину. Есть хорошие годы и плохие годы – но в целом чем старше, тем лучше.
– Знала я одного философа… Впрочем, это неважно.
– Почему неважно? Я хочу с ним встретиться.
– Не получится. Он покончил жизнь самоубийством.
Я смотрю на свою античную снедь и втайне дивлюсь: почему философия всегда шла рука об руку со страданием?
– Минутку! – Джоанна оживляется. – Есть один философ, причем живой. Зовут его Платон. Он много путешествует. Давайте я свяжусь с ним, а потом вам сообщу.
