Анри Лефевр - Производство пространства
VI. 27
Диалектические отношения «потребность – желание» лишь частично относятся к нашему исследованию и предложенной нами теории. Эти отношения, неясные сами по себе и затемненные разного рода экологическими дискурсами, требуется просто прояснить. Понятие «потребность» предполагает или постулирует определенные детерминации. Существуют «потребности», и они различны; наука о потребностях обогатилась благодаря Гегелю понятием «система потребностей», однако система эта реально существует лишь в конкретный момент и определяется в рамках целого и требованиями этого целого – культуры, идеологии, морали, разделения труда и т. д. Каждая частная потребность рано или поздно находит свой объект, поскольку виды производственной деятельности, рождающие эти потребности, создают также и отвечающие им продукты. Каждая потребность удовлетворяется в своем объекте, потребляя его, но удовлетворение уничтожает потребность лишь на время; потребность носит повторяющийся характер; она возрождается из своего удовлетворения с еще большей силой и полнотой, вплоть до насыщения или угасания.
Что касается желания, то это понятие остается двойственным, несмотря на все старания риторики представить его как нечто цельное и полное. Желание пребывает по эту сторону потребностей; слово это обозначает энергетические запасы живого существа, стремящиеся к взрывной трате без определенной цели, в насилии и разрушении или в саморазрушении. Догматическая теология и метафизика во все времена отрицала изначальную индифферентность желания. Для наиболее последовательных теологов желание существует изначально, до всего, – желание желания и вечности. Для психоаналитиков желание «есть» желание половое, желание матери или отца. Трудность состоит в том, что изначально недифференцированное желание (не имеющее объекта, ищущее свой объект, обретающее его в соседнем пространстве, чаще всего благодаря поощрению) одновременно детерминировано как имеющаяся в распоряжении (взрывная) энергия. Эта энергия проясняется – объективируется – в сфере потребностей и в рамках сложного отношения «производительный труд – недостача – удовлетворение». Вне сферы определенных потребностей, связанных с предметами (продуктами), слово «желание» обозначает совместную устремленность еще имеющихся энергий к одному концу, к одной цели. К какой цели? Уже не к разрушению и саморазрушению в минутном пароксизме, но к творчеству: любви, человеку, произведению. Согласно такому толкованию (которое открыто несет на себе печать учения Ницше), сфера Великого Желания (Эроса) открыта для желания.
В такой перспективе, обусловленной скорее поэтически (то есть качественно), нежели понятийно, вещи и продукты в пространстве соответствуют различным, если не всем потребностям: каждая из них ищет в этих вещах удовлетворения, находит его, производит свой объект. Встреча той или иной потребности и того или иного объекта определяется особыми локусами, которые сами определяются этой встречей. Пространство наполнено зримой массой предметов и незримой массой потребностей.
Описания, которые дал Р. Жирар «объектам» и «субъектам»[173], можно отнести и к большинству пространств: они сакрализованы насилием, они черпают свой авторитет в священной жертве или убийстве, в войне или терроре.
Даже если потребности (все и каждая) имеют тенденцию повторяться, а значит, требуют повторяемости предметов, искусственных или «реальных» (но реальное и искусственное трудноразличимы), они тем не менее множественны; они умирают в силу повторения – это явление именуется насыщением. Желание, существующее по эту и по ту сторону потребностей, вызывает брожение этого рыхлого теста. Движение не позволяет установиться застою, оно не может прекратить производить различия.
VI. 28
В математике и в точных науках повторение (итерация, рекуррентность) порождает различие. Индуцированное-редуцированное различие сближается с формальным тождеством, после чего сразу же определяется остаток, выступающий предметом нового, более углубленного анализа. Последовательность складывается в рамках транспарентной логики, в ближайшем соприкосновении с ней. Так порождаются числовые ряды, от единицы до трансфинитных чисел. В экспериментальных науках изучение вариантов и переменных, остатков, возможно лишь при наличии постоянного механизма, точного повторения условий.
Напротив, в музыке, в поэзии различие порождает повторение, делающее это различие эффективным. Искусство в целом и художественное чутье стремятся к максимальному различию – вначале вероятному, существующему лишь как предчувствие и предвидение, затем произведенному. Они делают на него ставку, и это называется «вдохновением», «замыслом», стимулирующим создание нового произведения – именно как нового; после чего поэт, музыкант, живописец находят средства, приемы, технику, короче, путь реализации замысла с помощью повторяющихся действий. Зачастую замысел терпит крах, вдохновение пропадает впустую: полагаемое и предполагаемое различие оказывается иллюзией, видимостью, неспособной проявиться, то есть быть объективно произведенной с использованием соответствующих средств (материалов и инструментов). Бесконечность замысла, который легко (субъективно) воспринимается как бесконечность смысла, оборачивается ничем. Оригинальность намерения сводится к избыточности, к дублированию, а его новизна – к впечатлению: к мыльному пузырю.
Загадка тела, его близкий и глубинный секрет, стоящий по ту сторону «субъекта» и «объекта» (и их философского разграничения), заключается в «бессознательном» производстве различий на основе повторов, жестов и ритмов (линейного и цикличного). В непознанном пространстве тела, ближнем и далеком, постоянно совершается парадоксальная стыковка повторяемости и дифференциации – основополагающее «производство». Секрет тела трагичен, ибо порожденное время, несущее с собой новизну – в процессе взросления и в развитии взрослости, – приносит заодно старение и смерть: страшное, драматическое, предельное повторение. Это высшее различие.
Абстрактное пространство (точнее, те, кто используют его как инструмент) подталкивает отношения «повторение – различие» к антагонизму. Действительно, оно делает ставку на повторяемость: заменимость и взаимозаменяемость, воспроизводство, гомогенность. Оно сводит любые различия к различиям индуцированным: приемлемым внутри совокупности «систем», предусмотренных как таковые, заранее изготовленных как таковые, всецело избыточных как таковые. Для достижения этой редукции используются все возможные средства – коррупция, терроризм, принуждение, насилие. Отсюда – соблазн встречного насилия, встречного террора во имя восстановления различия в использовании и с помощью использования. Разрушение и саморазрушение из случайных происшествий ставятся законом.
Подобно плотскому телу живого существа, пространственное тело общества, то есть социальное тело потребностей, отличается от «абстрактного корпуса» или «тела» знаков (семантического или семиологического, «текстуального») тем, что не может существовать без порождения, без производства, без создания различий. Запретить ему это – значит его убить.
Вблизи этой нижней границы «существования» суетятся некоторые производители пространства: архитекторы, «урбанисты», планировщики. Зато другие барахтаются там в свое удовольствие, ибо имеют дело с заменяемым и взаимозаменяемым, количественным, со знаками: капиталами, «недвижимостью», объемами-коробками, техникой и изделиями в подчиненном пространстве.
Архитектор находится в особенно неудобном положении. Будучи представителем науки и техники, производителем в определенных рамках, он делает ставку на повторяемость. Однако как вдохновенный художник, чувствительный к использованию и «пользователям», он ставит на дифференциальное. Он пребывает в точке мучительного противоречия, бесконечной отсылки одного к другому. Ему, архитектору, выпадает на долю трудная задача: победить разделение продукта и произведения. Его судьба – переживать конфликты, отчаянно пытаясь преодолеть стоящее перед ним все более глубокое разделение между знанием и творчеством.
Право на различие формально обозначает возможный результат практических действий и деятельности, действенной борьбы: конкретные различия. Право на различие не дает никаких прав, помимо тех, что были добыты в открытом бою. Это «право» ценно лишь своим содержанием, в противоположность праву собственности, которое значимо своей логической и юридической формой, принципом кодирования нормальных отношений в капиталистическом способе производства.
VI. 29
Некоторые теоретики искусства и архитектуры (например, Умберто Эко) подробно и обстоятельно обосновывают дифференцирующую роль семиологических элементов – кривой и прямой линии, клетчатой и круговой (так называемой радиально-концентрической) формы. Его доводы имеют основания, и понятие семантического или семиотического «дифференциала» можно принять к сведению. Однако, если учесть разграничение между минимальным (индуцированным) и максимальным (произведенным) различием, мы получаем несколько иную перспективу. Внедрить в нескольких местах среди жестких бетонных углов несколько кривых – построить несколько зданий змеевидной формы – это одно, и этого мало. Задумать и воплотить, вслед за андалузской архитектурой, чувственное использование изгибов, волют, арабесок, отклонений, получив пространства, исполненные неги, – вот это было бы другое дело. Царство растений и царство минералов поделились еще далеко не всеми уроками, относящимися к пространству и педагогике пространства. «Природа» индуцирует различия внутри данного рода или вида растений; нет двух полностью тождественных деревьев и даже двух листьев на одном дереве, писал Лейбниц, рассматривая парадоксальные отношения тождества и повторяемости, с одной стороны, и несходства и дифференциального – с другой. Однако природа также производит различия иного масштаба: другие виды, другие растительные и животные формы, деревья с иной текстурой, с иным внешним видом, с другой листвой. Причем речь тут об одной лишь древесной форме, подчиненной определенным ограничительным условиям.
