Гай Стэндинг - Прекариат: новый опасный класс

Если мерить все товарно-денежными отношениями – по затратам и возможным выгодам, – страдает моральный, нравственный аспект взаимоотношений. Если государство отказывается от лейбористских форм социального страхования, обеспечивавших реальную, хоть и не совсем справедливую, систему социальной солидарности, и не предлагает взамен ничего сопоставимого, тогда не будет механизма для создания альтернативных форм солидарности. Чтобы возникла солидарность, необходимо ощущение стабильности и предсказуемости. У прекариата нет ни того ни другого. Он никогда ни в чем не может быть уверен. Социальное страхование процветает, когда есть примерно равная возможность движения вверх и вниз по социальной лестнице, с соответствующими выгодами и потерями. В обществе, где численность прекариата растет, а социальная мобильность ограничена и все уменьшается, социальное страхование процветать не может.

Это подчеркивает одну особенность прекариата в данный момент. Он еще не сформировался как класс «для себя». Попытаемся представить, как происходит «скатывание» в прекариат или как людей вынуждают к прекариатизированному существованию. Это не удел, предназначенный человеку от рождения, и едва ли кто-нибудь с гордостью признается: «Прекариат – это я». Со страхом – да, с обидой – вероятно, с иронией – может быть, но не с гордостью. И в этом и состоит резкое отличие прекариата от традиционного промышленного рабочего класса. Понадобилось время, чтобы пролетариат стал классом «для себя», а когда стал, возникло чувство пролетарской гордости и достоинства, которое помогло ему стать политической силой с классовой программой. Прекариат пока что не достиг такой стадии, хотя некоторые его представители и показывают, что безмерно гордятся принадлежностью к прекариату на своих демонстрациях, в блогах и дружеском общении.

Идеальному обществу нужны люди сочувствующие, способные мысленно поставить себя на место другого. Сочувствие и конкуренция находятся в постоянном противоречии. Люди, опасающиеся конкуренции, скрывают от других свои знания, информацию, контакты и источники, ведь если это станет известно другим, то они лишатся конкурентных преимуществ. Когда человек боится потерпеть неудачу или понимает, что может добиться лишь ограниченного статуса, то, вполне естественно, он не желает сочувствовать другим.

Когда же возникает сочувствие? Люди могут посочувствовать друг другу, оказавшись в одинаковой незавидной ситуации – отчуждения, неуверенности, бедности. Биологи-эволюционисты полагают, что сочувствие скорее возможно в малых стабильных сообществах, когда люди знают друг друга и регулярно общаются (см., например, De Waal, 2005). На протяжении многих веков сочувствие рождалось в профессиональных сообществах, а обучение специальности (процесс передачи навыков и знаний) способствовало взаимности, подкрепленной правилами саморегулирования в гильдиях. Глобализация нарушила этот процесс всюду, даже в Африке (Bryceson, 2010). Прекариат ощущает себя раздробленным, нестабильным международным сообществом людей, мучительно и подчас безуспешно пытающихся придать своей трудовой деятельности профессиональную идентичность.

Когда рабочие места становятся нестабильными, служат лишь средством для достижения чужих целей, а заработка недостаточно для приличного по общественным меркам существования и достойного образа жизни, не может быть и речи ни о каком «профессионализме», это понятие применимо лишь к сообществам с собственными стандартами, этическими нормами и при взаимном уважении между его членами, основанном на компетенции и соблюдении давно и надолго установленных норм поведения. Люди, входящие в прекариат, не могут стать профессионалами из-за невозможности получить специализацию и существенно улучшить свое положение на основе своей компетенции или опыта. Возвращаясь к любой форме деятельности, они испытывают неуверенность и почти не видят для себя перспектив подняться вверх по социальной лестнице.

У прекариата ослаблено чувство «социальной памяти». Это естественная человеческая черта – относиться к себе по тому, что мы делаем, и делать то, что согласуется с нашим представлением о себе. Социальная память возникает в результате принадлежности к сообществу, воспроизводящемуся из поколения в поколение. В лучшем случае она диктует этические нормы и дает ощущение осмысленности и стабильности, как в эмоциональном, так и в социальном плане. Это имеет глубокие классовые и профессиональные корни. Социальная память влияет и на то, кем мы мечтаем стать. Существуют обусловленные барьеры для таких ожиданий. Например, во многих обществах над ребенком из рабочей семьи лишь посмеются, если он скажет, что хочет стать банкиром или юристом, а ребенок из семьи среднего класса рискует огорчить родителей, заявив, что мечтает стать водопроводчиком или парикмахером. Нельзя делать то, что не свойственно вашему положению. Все мы рассматриваем себя с учетом того, кем мы не являемся и кем являемся, с точки зрения того, кем мы не можем стать, а кем – можем. Прекариат не существует сам по себе. Вдобавок его можно охарактеризовать по тому, чем он не является.

Курс на гибкость рынка трудовых ресурсов разъедает процесс связей и взаимодействия в профессиональной группе, жизненно важный для воспроизводства трудовых навыков и творческого отношения к работе. Если вы живете под угрозой того, что в любую минуту род вашей деятельности может поменяться – или «работодатель» вдруг откажется от ваших услуг, или поменяются коллеги, а главное – изменится ваше представление о себе как о профессиональной единице, трудовая этика становится спорной и приспособленческой.

Такие обозреватели, как Хейт (Haidt, 2006), считают, что трудовая этика может насаждаться и укрепляться только изнутри сообщества. Но это слишком смелое предположение. Этика берет начало в более мелких, более узнаваемых сообществах, таких как профессиональная группа, группа, объединенная родственными связями, или общественный класс. Система гибкости, по сути, отвергает трудовую этику, выкованную сильными профессиональными сообществами. Один из опросов Института Гэллапа, проведенный в Германии в 2009 году, показал, что лишь 13 процентов всех трудоустроенных серьезно относятся к своей работе и 20 процентов признали, что не чувствуют в ней никакой заинтересованности (Nink, 2009). С учетом призывов быть мобильными и смотреть на работу как на источник радости действительно разумней быть незаинтересованным, особенно во времена нестабильности. Но с учетом того, как много значит работа в нашей жизни, это не очень хорошая тенденция.

Итак, нарастающее недовольство, аномия, беспокойство и отчуждение охватывают неизбежную обратную сторону общества, сделавшего «гибкость» и незащищенность краеугольным камнем экономической системы.

Хоть у нас и нет возможности оперировать точными цифрами, можно предположить, что в настоящий момент во многих странах по крайней мере четверть взрослого населения относится к прекариату. И дело даже не в том, что у этих людей нестабильная занятость или что они работают на временных должностях и с минимальной защитой труда, хотя все это распространенные явления. Дело в статусе, который не дает ни возможности карьерного роста, ни чувства надежной профессиональной принадлежности и почти не дает прав на получение государственных и производственных пособий и льгот, на которые могли по праву рассчитывать те, кто относил себя к промышленному пролетариату или салариату.

Это реальность системы, которая всячески поощряет образ жизни, основанный на конкуренции, меритократии и гибкости. Человеческое общество не строилось веками на постоянном непрерывном изменении, в его основе было медленное формирование надежной самоидентификации и довольно «жестких» сфер безопасности. Проповедь гибкости учит людей, что неизменность – враг гибкости. Опыт Просвещения говорит нам о том, что человек сам должен определять свою судьбу, а вовсе не Господь Бог и не силы природы. Прекариату говорят, что он должен соответствовать требованиям рынка и все время приспосабливаться.

В итоге масса людей – потенциально это все мы, кроме элиты, опирающейся на свое богатство и стоящей особняком от общества, – оказывается в ситуации, для которой характерны отчужденность, аномия, беспокойство и недовольство. Тревожный знак – политическая неангажированность.

Почему остальные, не причисляющие себя к этой группе, должны беспокоиться из-за роста прекариата? Одна из причин альтруистическая: нам бы не хотелось самим оказаться в этой группе, а значит, мы должны подумать о лучшей участи для тех, кто оказался в таком положении. Но есть и другие причины. Многие из нас боятся скатиться в прекариат или боятся, что такое случится с нашими родными и друзьями. Возможно, элите и наиболее респектабельной части салариата и «квалифицированных кадров» (proficians) кажется, что в условиях уменьшающейся социальной мобильности им самим ничего не грозит. Но их должна настораживать мысль, что прекариат – растущий и потенциально опасный класс. Те, кто не видит перед собой безопасного или четкого в статусном плане будущего, почувствуют страх и отчаяние и в результате могут выместить свое негодование на реальных или мнимых виновниках своего несчастья. А отчуждение от основных каналов экономического изобилия и прогресса ведет к нетерпимости.