Учиться у Заратустры - Фридрих Вильгельм Ницше

Навсикая – в древнегреческой мифологии царевна феаков, прекрасная дочь царя Алкиноя и царицы Ареты, героиня поэмы «Одиссея», спасительница главного героя.

Как? Великий человек? – Я все еще вижу только актера своего собственного идеала.

Если дрессировать свою совесть, то и кусая, она будет целовать нас.

Разочарованный говорит: «Я слушал эхо и слышал только похвалу». —

Наедине с собою мы представляем себе всех простодушнее себя: таким образом мы даем себе отдых от наших ближних. <…>

Открытие взаимности собственно должно бы было отрезвлять любящего относительно любимого им существа. «Как? Даже любить тебя – это довольно скромно? Или довольно глупо? Или – или —». <…>

Не человеколюбие, а бессилие их человеколюбия мешает нынешним христианам предавать нас сожжению. <…>

Нет вовсе моральных феноменов, есть только моральное истолкование феноменов…

Бывает довольно часто, что преступнику не по плечу его деяние, – он умаляет его и клевещет на него.

Адвокаты преступника редко бывают настолько артистами, чтобы всю прелесть ужаса деяния обратить в пользу его виновника.

Труднее всего уязвить наше тщеславие как раз тогда, когда уязвлена наша гордость. <…>

«Ты хочешь расположить его к себе? Так делай вид, что теряешься перед ним —» <…>

Там, где не подыгрывает любовь или ненависть, женщина играет посредственно.

Великие эпохи нашей жизни наступают тогда, когда у нас является мужество переименовать наше злое в наше лучшее. <…>

Отвращение к грязи может быть так велико, что будет препятствовать нам очищаться – «оправдываться».

Часто чувственность перегоняет росток любви, так что корень остается слабым и легко вырывается. <…>

Иной человек, радующийся похвале, обнаруживает этим только учтивость сердца – и как раз нечто противоположное тщеславию ума. <…>

Кто ликует даже на костре, тот торжествует не над болью, а над тем, что не чувствует боли там, где ожидал ее. Притча.

Если нам приходится переучиваться по отношению к какому-нибудь человеку, то мы сурово вымещаем на нем то неудобство, которое он нам этим причинил.

Народ есть окольный путь природы, чтобы прийти к шести-семи великим людям. – Да, – и чтобы потом обойти их.

Наука уязвляет стыдливость всех настоящих женщин. При этом они чувствуют себя так, точно им заглянули под кожу или, что еще хуже, под платье и убор.

Чем абстрактнее истина, которую ты хочешь преподать, тем сильнее ты должен обольстить ею еще и чувства. <…>

Что человек собою представляет, это начинает открываться тогда, когда ослабевает его талант, – когда он перестает показывать то, что он может. Талант – тоже наряд: наряд – тоже способ скрываться.

Оба пола обманываются друг в друге – от этого происходит то, что, в сущности, они чтут и любят только самих себя (или, если угодно, свой собственный идеал). Таким образом, мужчина хочет от женщины миролюбия, – а между тем женщина по существу своему как раз неуживчива, подобно кошке, как бы хорошо она ни выучилась выглядеть миролюбивой.

Люди наказываются сильнее всего за свои добродетели. <…>

Только из области чувств и истекает всякая достоверность, всякая чистая совесть, всякая очевидность истины. <…>

Один ищет акушера для своих мыслей, другой – человека, которому он может помочь разрешиться ими: так возникает добрая беседа.

Вращаясь среди ученых и художников, очень легко ошибиться в обратном направлении: нередко в замечательном ученом мы находим посредственного человека, а в посредственном художнике очень часто – чрезвычайно замечательного человека.

Мы поступаем наяву так же, как и во сне: мы сначала выдумываем и сочиняем себе человека, с которым вступаем в общение, – и сейчас же забываем об этом.