Философия освобождения - Филипп Майнлендер
Parerga I. 93:
Я только что сказал, что эти формы (пространство, время и причинность) являются долей мозга в восприятии, так же как конкретные ощущения являются долей соответствующих органов чувств.
Как наш глаз производит зеленый, красный и синий цвета, так и наш мозг производит время, пространство и причинность (объективной абстракцией которой является материя). Мое восприятие тела – это продукт работы моих органов чувств и мозга.
Эти предложения вызовут неудовольствие у каждого друга философии Шопенгауэра, потому что через них интеллектуальность восприятия получает смертельную рану. Как мы знаем, он изначально считает, что функция органов чувств состоит только в том, чтобы снабжать интеллект бедным материалом для восприятия; органы чувств – это «служанки интеллекта», и в том, что они ему представляют, никогда нет «ничего объективного». Именно по этой причине наше восприятие является интеллектуальным, а не чувственным. Но как сразу меняется процесс, когда мы рассматриваем приведенные выше отрывки! Теперь частично смотрит интеллект, частично органы чувств: наблюдение, таким образом, является частично чувственным, частично интеллектуальным, и чистая интеллектуальность наблюдения безвозвратно утрачивается. (Чтобы избежать недоразумений, замечу, что, согласно моей теории познания, восприятие не интеллектуально, а духовно: это работа всего духа. Заслуга Шопенгауэра состоит в том, что он отказал чувствам в способности смотреть, в 4-кратном корне).
Почему Шопенгауэр впал в это досадное противоречие с самим собой? Очевидно, потому, что он, как и Кант, не смог найти форму понимания, которой можно было бы приписать особые способы действия рассматриваемых тел. Здесь он и Кант оставили большой пробел в теории познания, который мне выпала честь заполнить. Форма, а именно та, к которой прибегает понимание, – это материя.
Мы должны думать о нем также как о точке, обладающей способностью объективировать особый образ действия тела (сумму его эффектов).
Без этой априорной формы понимания восприятие было бы невозможно. Без него даже пространство было бы для нас бесполезным, поскольку оно может лишь установить границы определенной эффективности. Как перевернутое изображение дома, например, на сетчатке нашего глаза, не может стать вертикальным объектом без закона причинности и пространства, так и синий цвет, например, производимый органом чувств, не может быть перенесен на объект без понимания и его второй формы – материи. Таким образом, материя является условием восприятия объектов и как таковая априорна.
А теперь я должен показать целую паутину противоречий, в которой Шопенгауэр запутался в отношении материи. Материя была тяжелым философским крестом, который он нес всю свою долгую жизнь, и временами его великая сила мысли была настолько измотана ею, что возникали словосочетания, в которых абсолютно ничего нельзя было придумать. С одним из них мы уже сталкивались выше. Там дело было «наиболее объективная абстракция пространства, времени и причинности», что живо напоминает гегелевскую «идею в ее инаковости».
Сопровождая Шопенгауэра в его многогранных странствиях, мы сначала находим многообразные объяснения материи на субъективной почве. Основные отрывки следующие:
– Пространство и время не просто предполагаются материей, но их соединение составляет ее сущность.
(Мир как воля и представление. I. 10.)
– Только как выполненные, пространство и время воспринимаются. Их восприятие – это материя.
(О четверояком корне достаточного основания. 28.)
– Материя обнаруживает свое происхождение из времени благодаря качеству (акциденции), без которого она никогда не появляется, и которое par excellence всегда является причинностью, действием на другую материю, таким образом, изменением (понятие времени).
(Мир как воля и представление. I. 12.)
– Форма обусловлена пространством, а качество или эффективность – причинностью.
(Мир как воля и представление. II. 351.)
– Под понятием материи мы понимаем то, что остается от тел, когда мы лишаем их формы и всех их специфических качеств, которые по этой самой причине должны быть совершенно одинаковыми во всех телах, одними и теми же. Но те формы и качества, которые мы убрали, есть не что иное, как конкретный и специально определенный образ действия тел. Поэтому, если не принимать это во внимание, то остается только эффективность в целом, чистое действие как таковое, сама причинность (!), объективно мыслимая, таким образом, повторное появление нашего собственного понимания, внешне спроецированный образ его единственной функции (!), а материя – это насквозь чистая причинность. Вот почему на чистую материю нельзя смотреть, а только думать: она добавляется к любой реальности как ее основа..
(О четверояком корне достаточного основания. 77.)
– Мы действительно думаем о чистой материи как о действии in abstracto, то есть о чистой причинности как таковой: и как таковая она является не объектом, а условием опыта, так же как пространство и время. Именно по этой причине материя смогла занять место причинности a priori на столе нашего чистого базового знания и фигурирует рядом со временем и пространством как третья чисто формальная вещь и, следовательно, привязанная к нашему интеллекту.
(Мир как воля и представление. II. 53.)
Я не буду останавливаться на злоупотреблении, которое Шопенгауэр снова делает в одном отрывке о причинности, которая, конечно, не является функцией понимания; но я должен протестовать против нового утверждения, что причинность идентична эффективности.
Насколько общий закон природы тождественен силе, которая действует в соответствии с этим законом, настолько же мало причинность и эффективность являются одним и тем же.
Причинность говорит лишь о том, что каждое изменение в природе должно иметь причину. Итак, какое отношение этот формальный закон имеет к эффективности сам по себе?
Эффективность тела – это его сила, и Шопенгауэр проследил ее до воли, с которой она идентична.
Он хочет сплавить две совершенно разные концепции, смешать формальное с материальным, чтобы иметь возможность ловить рыбу в грязи, но эта процедура не может быть терпимой. Это кстати.
Согласно вышесказанному, материя – это, прежде всего, единство пространства и времени.
Что это значит? Согласно Шопенгауэру, пространство и время – это простые формы нашей познавательной способности, которые должны быть наполнены содержанием, если они вообще могут быть чем-то. Шопенгауэр очень неуклюже выражает последнее во втором отрывке словами: материя есть воспринимаемость пространства и времени; ведь он, очевидно, хотел сказать: через материю пространство и время становятся воспринимаемыми. Оба предложения, однако, совершенно различны, поскольку в первом говорится о сущности материи, а во втором восприятие пространства и времени ставится в зависимость от материи, сущность которой остается совершенно незатронутой.
Простое соединение двух чистых пустых понятий теперь считается материей! Как могло случиться, что выдающийся ум мог написать такое? Даже экстравагантное воображение древнеегипетских жрецов и Заратустры не предполагало, что пространство и время обладают подобной генеративной силой.
В третьем и четвертом отрывках говорится, что материя никогда не появляется без качества и что пространство определяет ее форму. Но в пятом отрывке мы должны думать о понятии материи как о прямо противоположном, а именно о том, что остается от тел, когда мы лишаем их формы и качества! Более того, материя без лишних слов отделяется от пространства и времени, в единстве которых она должна иметь свою сущность, и ее сущность становится тождественной одной лишь причинности, одной лишь эффективности в целом, чистому действию как таковому.
Тогда вдруг его сущность перестают искать в пространстве, времени и причинности, а даже помещают в разум. Материя становится кантовской категорией, чистым априорным понятием, тем, что мы считаем основой любой реальности.
В шестом отрывке, наконец, Шопенгауэр оставляет его одной ногой в разуме, другой он
должен вернуться к пониманию, чтобы фигурировать наряду с временем и пространством как третья чисто формальная вещь, прикрепленная к нашему интеллекту. В интеллекте, однако, находится его единственное законное и исконное место, не потому что он тождественен причинности, а потому что без него эффективность вообще не могла бы быть объективирована.
Шопенгауэр также не отводит
