Философия освобождения - Филипп Майнлендер
Никогда нельзя представить, что пространства не существует, хотя, конечно, можно представить, что в нем нет никаких объектов.
Космос – это чистая концепция. Можно представить себе только одно пространство, и когда говорят о многих пространствах, то понимают под ними лишь части одного и того же единого пространства. Эти части не могут предшествовать единому всеохватывающему пространству, так сказать, как его составные части (из которых возможен его состав), но могут быть только задуманы в нем. Оно принципиально едино; многообразие в нем, следовательно, и общая концепция пространств вообще, основывается только на ограничениях.
Пространство представляется как бесконечная данность.
Kk. 64.
Что касается явлений в целом, то нельзя упразднить само время, хотя, конечно, можно вывести явления из времени.
Время – это чистая форма чувственного восприятия. Разные времена – это лишь части одного и того же времени.
Бесконечность времени означает не что иное, как то, что все определенные величины времени возможны только через ограничения некоторого лежащего в основе времени. Поэтому
первоначальная концепция времени должна быть дана как неограниченная.
Kk. 70.
Поэтому пространство и время лежат в нас как два чистых понятия, предшествующих всякому опыту; пространство как величина, три измерения которой теряются в бесконечности, время как линия, исходящая из бесконечности и продолжающаяся в бесконечность.
Все объекты возможного опыта должны пройти через эти два чистых априорных представления и определяются ими, причем как пространством, так и временем, ибо:
Поскольку все представления, независимо от того, имеют ли они объектом внешние вещи или нет, тем не менее, сами по себе, как определения ума, принадлежат внутреннему состоянию, а это внутреннее состояние, при формальном условии внутреннего восприятия, следовательно,
принадлежит времени, так что время является условием a priori всякой видимости вообще, и
действительно прямым условием внутренней (нашей души) и только через это косвенно также и внешней видимости. Если я могу сказать априори: все внешние явления определяются в
пространстве и в соответствии с отношениями.
Если я могу сказать априори: все внешние явления находятся в пространстве и априори определены в соответствии с отношениями пространства, то я могу сказать совершенно общо, исходя из принципа внутреннего чувства: все явления вообще, то есть все объекты чувств, находятся во времени и обязательно стоят в отношениях времени.
Позже я вернусь ко всем этим отрывкам и докажу, что в их основе лежит великое противоречие, о котором Кант знал, но которое он намеренно скрывал. Ибо как несомненно, что пространство и время не присущи вещам как таковым, так же несомненно, что пространство и время, как они были охарактеризованы Кантом выше, не могут быть и фактически не являются формами априори.
Здесь и сейчас будет полезно уточнить, что Кант понимает под эмпирическим восприятием на основе воображаемых чистых восприятий. Только впечатления органов чувств, которые приводят к ограничению пространства, то есть к очертаниям внешних объектов, дают представления. Поэтому он решительно отвергает идею о том, «что, кроме пространства, может существовать какое-либо другое субъективное представление о чем-то внешнем, которое априори можно было бы назвать объективным» (Kk. 67), и тем самым предотвращает попытку Локка приписать вторичные качества вещей, такие как цвет, гладкость, шероховатость, вкус, запах, холод, тепло и т.д., общей причине, третьей форме чувственности. Без указанного выше существенного ограничения можно было бы предположить, что Кант понимает под Anschauung только ту часть суммы наших представлений, которая основана на чувстве зрения. Но это и больше, и меньше: больше, потому что осязание также дает восприятие; меньше, потому что впечатления от зрения, такие как цвета, дают просто ощущения, а не восприятие. Запахи, вкусы и звуки полностью исключены из него. Он говорит:
Приятный вкус вина не относится к объективным определениям вина, следовательно, объекта, даже рассматриваемого как внешний вид, но к особой конституции чувства в субъекте, который им наслаждается.
Цвета не являются свойствами тел, к которым они прикреплены, а лишь модификациями чувства лица, на которое определенным образом воздействует свет.
Он имеет в виду следующее: определенная книга, например, имеет одинаковое продолжение для всех людей; все определяют ее границы совершенно одинаково. Но он может быть синим для одного, серым для другого, гладким для одного, шершавым для другого и так далее.
Такие идеи, если говорить точно, вообще не обладают идеальностью, даже если они согласуются с идеей пространства в том, что они принадлежат лишь к субъективной природе чувства.
Это различие очень любопытно. Я вернусь к этому.
Результатов трансцендентальной эстетики в основном два:
– что мы познаем вещи сами по себе не в соответствии с тем, что они есть, а только в соответствии с тем, как они предстают перед нами после прохождения через априорные формы нашей чувственности, пространства и времени;
– что эти видимости и само пространство только внешне находятся вне нас, но на самом деле они внутри нас, в наших головах. Или, говоря словами Канта:
Как органы чувств никогда и ни в каком единичном случае не дают нам знания о вещах самих по себе, а только об их видимости, но это всего лишь представления чувственности, так и все тела вместе с пространством, в котором они находятся, должны быть приняты нами не за что иное, как за простые представления, и не существуют нигде, кроме как только в наших мыслях.
(Пролегомены 204.)
Превосходный Локк, строго придерживаясь опыта, в своем исследовании субъективной части воображения пришел к результату, что так называемые первичные качества являются существенными для вещей, даже независимо от субъекта: протяженность, непроницаемость, форма, движение, покой и число были существенны для вещей;
Твердость, протяженность, фигура, движение и покой были бы действительно в мире, как они есть, независимо от того, есть ли какое-либо разумное существо, способное их воспринимать, или нет.
(О человеческом понимании. L. II.)
Кант пошел решительно дальше. Сделав пространство и время априорными чистыми представлениями, он также получил возможность отказывать вещам в их первичных свойствах.
Мы можем говорить о пространстве, о протяженных существах только с точки зрения человека.
При расширении все свойства вещей исчезают; вещи сжимаются до единственной вещи-в- себе, ряд x становится одним x, и этот один x равен нулю, математической точке, конечно, без движения.
Кант отшатнулся от этого следствия, но его протесты против него не могли заставить его исчезнуть. Помогло то, что он объявил величайшей непоследовательностью, если мы вообще не признаем никаких вещей самих по себе (Prol. 276), помогло то, что он неустанно внушал, что трансцендентальный идеализм не встречается с существованием и сущностью вещей самих по себе, а только с тем, как они представляются субъекту: он уничтожил видимость, основание видимости, по крайней мере для человеческой мысли. Нельзя говорить о лучшем определении границы между идеальным и реальным у Канта, чем у Локка, о гениальном разводе мира на идеальное и реальное, который действителен на все времена; ведь развод не происходит там, где все оттянуто в одну сторону. У Канта мы имеем дело только с идеальным; реальное, как я уже сказал, это не x, а ноль.
Я обращаюсь к трансцендентальной логике.
Как мы видели выше, чувственность, являясь способностью (восприимчивостью) нашего ума, дает нам восприятия с помощью двух своих форм – пространства и времени. Эти восприятия дополняются субъективными ощущениями одного или нескольких органов чувств, особенно зрения (цвета), и сами по себе являются абсолютно полными.
Взгляд ни в коей мере не нуждается в функциях мышления.
(Kk. 122.)
Но это не целые, а частичные концепции, и это различие очень важно и должно быть отмечено, поскольку оно является единственным ключом, открывающим трансцендентальную логику, эту глубокую работу, для понимания.
Поскольку каждое явление содержит многообразие, и поэтому различные восприятия
