Жизнь пчел. Разум цветов - Морис Метерлинк
Пусть же наш разум делает усилие, чтобы подняться выше опыта. Молодым людям это дается легко, но полезно, чтобы и зрелый возраст, и старость научились подниматься над лучезарным невежеством своей молодости. По мере того как протекают годы, мы должны оградить себя от опасностей, которым подвергается наша доверчивость от близости огромного числа злых людей, которых мы встречаем. Невзирая ни на что, постараемся действовать, любить и надеяться так, как будто мы были окружены идеальным человечеством. Идеал этого не что иное, как реальность, только более обширная, нежели та, которую мы видим вокруг себя. Заблуждения отдельных людей нисколько не искажают всеобщей чистоты и невинности, подобно тому как поверхностные волны, созерцаемые с известной высоты, по словам воздухоплавателей, нисколько не смущают глубокой прозрачности моря.
Будем послушны лишь тому опыту, который толкает нас вперед. Он всегда возвышеннее того, который удерживает нас на месте или отбрасывает назад. Отринем все советы прошлого, которые не обращают нас к будущему. Эту истину поняли, и, может быть, первый раз в истории, некоторые деятели французской революции, и вот почему эта революция создала так много великого и длительного. В нашем вопросе этот опыт учит нас тому, что и отличие от правила, наблюдаемого в будничной жизни, прежде всего следует разрушать. Во всяком общественном прогрессе великий и наиболее трудный подвиг заключается в разрушении прошлого. Нам нечего помышлять о том, что мы воздвигнем на месте руин. Сила вещей и сама жизнь позаботятся о новом здании. Они даже слишком торопятся строить, и нам вовсе не следует помогать им в их поспешном труде. Поэтому, не размышляя, разовьем до конца наши разрушительные силы. Девять десятых тяжести наших ударов затеряются среди косной массы подобно тому, как самый тяжелый удар молота расходится по большому камню и становится почти нечувствительным для руки ребенка, поддерживающего этот камень.
И не станем опасаться того, что мы можем идти слишком быстро. Если в известные часы кажется, что мы опасно перескакиваем через этапы, то это делается лишь для того, чтобы уравновесить неоправдываемое запаздывание и наверстать время, потерянное в бездеятельные века. В эти промежутки неподвижности эволюция нашей вселенной продолжается. И необходимо, без сомнения, чтобы человечество находилось в определенной точке своего восхождения как раз в момент такого-то звездного феномена или такого-то темного кризиса, переживаемого земным шаром, или даже рождения известного человека. Обо всем этом решает инстинкт рода, обо всем этом говорит его судьба, и если этот инстинкт или судьба ошибаются, то не нам подобает вмешаться в дело, ибо тут прекращается всякий контроль. Тут мы стоим на крайней и высшей точке нашего бытия, и над нами уже нет никакой силы, которая могла бы исправить нашу ошибку.
Бессмертие
I
В эту новую эру истории, в которую мы вступаем, когда религии уже больше не отвечают на великие вопросы человечества, одна из проблем, наиболее возбуждающих тревожную нашу пытливость, есть проблема загробной жизни. Все ли оканчивается в момент смерти? Существует ли другая, понятная воображению жизнь? Куда идем? Во что превращаемся? Что ожидает нас по ту сторону шаткой иллюзии, которую мы называем существованием? В тот миг, когда сердце наше перестает биться, какое начало в нас торжествует? Материя? Или дух? Вечный свет или начинающийся беспредельный мрак?
Как все существующее, и мы не можем исчезнуть. Мы не в состоянии представить себе, чтобы во вселенной что-либо могло потеряться. Наряду с бесконечностью нельзя мыслить пустоту, куда бы мог упасть и исчезнуть атом материи. Все, что существует, – будет существовать вечно. Все существует, и нет ничего, что не существовало бы. В противном случае следовало бы допустить, что наш мозг не имеет ничего общего со вселенной, которую он старается познать. Нужно было бы даже сказать, что он действует в обратном направлении, чем вселенная. А это едва ли допустимо, так как в конце концов он не может быть ничем иным, как ее же отражением.
Погибают и во всяком случае исчезают и чередуются только формы и состояния, под которыми мы воспринимаем нетленную материю. Но мы не знаем, каким реальностям отвечают эти явления. Они образуют ткань повязки, положенной на наши глаза и рождающей в них посредством давления, которое их ослепляет, все образы нашей жизни. Когда повязка спадает – что остается? Вступаем ли мы в реальность вещей, несомненно существующих по ту сторону, или же и сами явления перестают существовать для нас?
II
То, что небытие невозможно, что после нашей смерти все пребывает в себе и ничто не погибает, – все это очень мало нас интересует. Единственная точка, которая занимает нас среди этого вечного пребывания, – это судьба той маленькой частицы нашей жизни, которая познаёт феномены в продолжение нашего существования. Мы называем ее нашим сознанием или нашим я. Это я в том виде, как мы познаём его, когда помышляем о следствиях его разрушения, не есть ни наш дух, ни наше тело, ибо мы познаём, что и дух, и тело не что иное, как волны, протекающие мимо и постоянно возобновляющиеся. Неизвестная ли это точка, которая не может быть ни формой, ни субстанцией, находящимися постоянно в эволюции, ни жизнью, составляющей причину или следствие этой формы и этой субстанции? Поистине мы не в силах ни уловить его, ни определить, ни указать, где оно обитает. Желая подняться до его последних источников, мы обретаем лишь цепь воспоминаний, ряд идей довольно смутных и изменчивых, относящихся к тому же инстинкту жизни, ряд привычек нашей чувствительности и сознательных или бессознательных воздействий на окружающие феномены. В конце концов наиболее твердой точкой среди этой туманности является наша память, которая, с другой стороны, кажется способностью довольно внешней и второстепенной, во всяком случае – одной из наиболее шатких, обитающих в нашем мозге, одной из тех, которые всего скорее исчезают при малейшем нарушении нашего здоровья. «То самое, – по верному выражению английского поэта, – что громко вопиет во мне о бессмертии, раньше всего во мне и погибнет».
III
Как бы то ни было, это я, это нечто неведомое, неуловимое, столь мелькающее и неустойчивое, до такой степени является центром нашего существа, так исключительно нас занимает, что перед этим призраком бледнеют все реальности нашей жизни. Нам совершенно безразлично, будет ли в течение вечности наше тело или его субстанция испытывать всякое блаженство и всякую славу, будет ли оно претерпевать самые великолепные
