Пост-Европа - Юк Хуэй
Глава первая: философия и пост-Европа
Станет ли Европа тем, что она есть на самом деле, то есть небольшим мысом Азиатского континента? Или же Европа останется тем, чем кажется, то есть драгоценной частью мирового пространства, жемчужиной земного шара, интеллектуальным центром гигантского организма?
Поль Валери
Что делает Европу Европой – так это философия… Философия является европейской по своей природе, и можно было бы с уверенностью сказать – как раз в европейской традиции употребления этого термина – «сущностным образом». Но я так говорить не буду, и это неупотребление термина «сущностный», как и всякого упоминания о бытии, означает в данном случае, что отныне философия призвана стать глобальной, наряду с технологией, которая покинула Европу, распространившись на все остальные континенты, – сценарий, намеченный Валери. Ибо европейская необходимость философии – техно-логична. То есть гипермнезична. И случайна именно в этом отношении.
Бернар Стиглер
Как понимать эти слова, высказанные Бернаром Стиглером после смерти его наставника Жака Деррида в 2004 году, относительно будущего европейской философии и ее отношения с технологией? Здесь нам напоминают, что «философия в строгом смысле является европейской», как это сформулировал Деррида во время своей поездки в Шанхай за три года до своей смерти – точнее, 11 сентября 2001 года, в день, когда Деррида прибыл в Шанхай и был принят во французском посольстве[51]. Как говорят, на приеме Деррида сказал своим китайским коллегам, что «философии в Китае не было – только мысль»[52]. Мы не знаем, использовал ли Деррида настоящее или прошедшее время, поскольку в китайском языке время как грамматическая категория глагола отсутствует, а значит, возможно, отсутствует и историчность в телеологическом смысле. Как бы то ни было, в тот день Деррида стал причиной еще одного потрясения для своих китайских собеседников – в дополнение к обрушению башен-близнецов в Нью-Йорке. Двадцать лет спустя слова Деррида по-прежнему остаются вызовом для китайских интеллектуалов.
§ 3. Дух европейской философии
В том, что философия является европейской, нет ни тени сомнения: не только потому, что это греческий термин, любовь к мудрости, но и потому, что философия в европейском понимании есть, прежде всего, философия бытия, мышление о сущности. Деррида утешил своих китайских собеседников, скромно заявив, что не стремился принизить значение китайской мысли, и его замечание просто-напросто отражает исторический факт: философия зародилась в Греции и следует траектории и судьбе, которые, строго говоря, являются европейскими. Другими словами, Heimat философии – это Греция; и Новалис, возможно, был прав в том, что философией – в той мере, в какой она является европейской, – движет тоска по родине, то есть постоянное возвращение к вопросу о бытии. Именно вопрос о бытии сформировал способ философского вопрошания, присущий тому, что сегодня называют Западом. В этой традиции бытие раскрывается через logos, и поэтому мы можем понимать термин «логоцентризм» без каких-либо негативных коннотаций. Эта теоретическая попытка постичь бытие как таковое и в целом, согласно Эдмунду Гуссерлю, отличает европейскую философию или греко-европейскую науку от других так называемых философий: индийской и китайской. Первая основана на теории, вторые – на практике; первая продвигается к универсальному, а вторые ограничиваются локальным и поэтому являются мыслью, но не философией. Наверное, можно даже сказать, что универсальное qua рациональное есть то, что Гуссерль характеризует как духовный облик Европы:
«Духовный облик Европы» – что это такое? Это явленность философской идеи, которая имманентна истории Европы (духовной Европы), или, что то же, это ее имманентная телеология, которая с всечеловеческой точки зрения дает о себе знать как начало развития радикально новой человеческой эпохи, эпохи человечества, которое отныне хочет и может жить, только свободно формируя свое бытие и свою историческую жизнь на основе идей разума, исходя из бесконечных задач[53].
Гуссерль говорит нам, что духовный облик (Gestalt) Европы телеологически обусловлен стремлением к рациональности, и эта телеология является не только европейской, но скорее касается человечества в целом. Согласно Гуссерлю, кризис европейского духа связан с его скатыванием в натурализм и объективизм, а феноменологический метод выступает кандидатом на восстановление европейской науки, на спасение ее от упадка. Этот упадок, если говорить точнее, обусловлен технизацией (Technisierung) знания, которая обходит стороной все ноэтические измерения. Здесь мы не касаемся вопроса о том, сохраняет ли предложенное Гуссерлем решение свою актуальность: нас интересует то, каким образом logos становится принципом европейского мышления. Для деконструкции европейского идеала логоцентризма, как и самой феноменологии Гуссерля, Деррида и Стиглер обращаются к technē, демонстрируя, что logos несостоятелен без technē и что идеализация – в той мере, в какой она не является просто идеацией, – существует только в технической форме[54]. Таким образом, Деррида и Стиглер дополняют утверждение Гуссерля, что философия по своей сути является европейской: дело не только в стремлении к теоретическому logos, но и в том, что такое стремление неизбежно требует поддержки technē[55]. Отношение между logos и technē сущностно анамнестично, поскольку техника поддерживает память и мышление: экстернализирует память и обеспечивает интернализацию в виде воспоминания или припоминания. Стиглер дополняет дерридианское карикатурное изображение европейской философии как логоцентризма своим техно-логоцентризмом. Таким образом, эти два мыслителя деконструируют историю западной метафизики через реконституцию теории техно-логоса.
Во-вторых, как ни парадоксально, сущность европейской философии к тому же носит случайный характер, поскольку – согласно Стиглеру, который представляет технологию как сущностную случайность или случайную необходимость, – для европейского логоса случайна сама технология. В греческой мифологии эта случайная природа технологии была выражена в изначальной ошибке Эпиметея и последующем проступке Прометея – своего рода компенсации и дополнении, о чем говорится в «Трудах и днях» и «Теогонии» Гесиода, а также в «Протагоре» Платона[56]. В европейской культуре мифологический исток технологии лежит в ошибке титана Эпиметея, который распределил умения среди всех живых существ, но забыл о человеке; а это, в свою очередь, привело к проступку его брата Прометея, укравшего огонь у олимпийских богов, чтобы придать качество бескачественному человеческому роду, оставленному голым в лесу на растерзание животным. Этот проступок [fault] стал нормой [default], необходимостью, или, как выражается Стиглер, le defaut qu’il faut, то есть становлением-необходимостью случайности. Мизансцена мифологии Прометея и Эпиметея, свидетельствующая о рождении европейской философии, проливает свет на внутреннюю связь между logos и technē, а также на особенность этой связи. Если философия по существу является европейской, то объясняется это тем, что европейский дух есть история техно-логоса. Европейская философия контингентна,
