Лорен Грэхэм - Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе

Если говорить о представителях философии науки, то из них антилысенковских взглядов придерживались эпистемологисты, считающие, что марксизм может давать оценки не той или иной науке, как таковой, но только методологии познания. Как уже говорилось во второй главе этой книги, в конце 70-х годов представители этого направления начинают утрачивать свои позиции в университетах и других учебных заведениях, где наблюдается рост влияния «онтологистов». Таким образом, хотя надежды «неолысенкоистов» на осуществление контроля над наукой можно охарактеризовать как весьма призрачные, все же они продолжали надеяться на завоевание видного места на страницах философских и общественно-политических журналов.

В 1978 г. вышла в свет книга Г.В. Платонова «Жизнь, наследственность, изменчивость»[380], публикация которой может быть охарактеризована как самое удивительное событие в современной истории советской генетики. То обстоятельство, что книга эта была опубликована издательством Московского университета, а не академическим издательством «Наука», может, как представляется, служить еще одним свидетельством в пользу утверждения о том, что в стенах университетов работало большее, нежели в системе Академии наук, количество «онтологистов». Книга Платонова представляла собой абсолютно лысенковское по своему духу исследование, и это спустя 13 лет с того времени, как все на Западе были уверены в том, что с «лысенкоизмом» покончено. Правда, сам Платонов в своей работе не упоминает ни термин «лысенкоизм», не восхваляет имя Лысенко. Вместо этого, излагая, по существу, лысенковские взгляды, он пользуется понятием «мичуринское учение». Платонов вновь возрождает призраки «идей» Лысенко, включая утверждение о том, что последователям Лысенко удалось «превратить» яровую пшеницу в озимую[381]. В качестве документального свидетельства подобных «превращений» Платонов ссылается на известную статью Авакяна «Наследование организмом приобретенных признаков», опубликованную в журнале Лысенко «Агробиология» в 1948 г. — году политического триумфа Лысенко в генетике. Содержание этой статьи давно было отвергнуто мировой наукой. В своей книге Платонов превозносит доктрину о наследовании организмом приобретенных признаков, подражает известному лозунгу Лысенко о том, что «наука — враг случайности», перефразируя его в лозунг о том, что «отрицание причинности ведет к обезоруживанию науки», призывает современную генетику к отказу от основных ее принципов. И все это делается с использованием фразеологии диалектического материализма и марксизма[382].

Платонов также обрушивается с критикой на В.П. Эфроимсона, И.Т. Фролова и Б.Л. Астаурова (после смерти последнего) за то, что они «стирали качественные различия между социальными и биотическими формами жизни». В противоположность им он превозносит А.И. Опарина, Н.П. Дубинина и Л.Ш. Давиташвили, твердо отстаивавших взгляды, направленные против «культа редукционизма» и против «монополизма» и «абсолютизма» проблематики ДНК. (Все эти авторы, за исключением Давиташвили, так или иначе упоминаются в этой книге.) По мнению Платонова, факторы внешней среды могут становиться наследственными факторами, и он называет даже механизмы, посредством которых осуществляется такая наследственность; особый акцент делается при этом на факторах «пищи» и «температуры», то есть любимых факторах Лысенко[383].

Представители академических кругов советской генетики предпочли проигнорировать публикацию книги Платонова, надеясь на то, что она сама «тихо скончается», что и случилось. Единственная рецензия на эту книгу появилась в 1980 г. в партийном журнале «Коммунист Украины»[384]; удивительным в этой рецензии было то, что ее авторы упрекали Платонова за снисхождение к Г. Менделю и Т.X. Моргану — двум гигантам современной генетики. Данная рецензия, не обладающая интеллектуальными достоинствами, все же указывала на то обстоятельство, что в некоторых партийных кругах еще не забыли термин «менделизм-морганизм», использованный в свое время для оскорбления генетики. Это указывало на то, что время кошмаров для советской генетики не кончилось даже в 1980 г.

Думается, что само существование пережитков «лысенкоизма» в то время может отчасти служить объяснением той фразеологии, которую использовали некоторые защитники генетики. Если критики генетики, подобные Платонову, осуществляли ее от имени марксизма, то перед ее защитниками вставала задача продемонстрировать, что их взгляды еще более аутентичны марксизму в идеологическом отношении. Так, С.А. Пастушный в своей книге «Генетика как объект философского анализа»[385] предпринимает попытку переписать историю генетики, с тем чтобы представить Менделя и Моргана невольными сторонниками диалектического материализма; более того, в его руках современная генетика, основанная на представлениях молекулярной биологии, становится иллюстрацией истинности диалектического материализма. Согласно Пастушному, Мендель стал монахом не потому, что был верующим человеком, а потому, что был беден[386]. Далее Пастушный утверждает, что на самом деле Мендель поддерживал Дарвина, но не мог признаться в этом из-за давления, оказываемого на него клерикальными кругами. Затем Пастушный продолжает реконструировать историю генетики в соответствии с концепцией диалектического материализма, показывая, кто был «прав», а кто — «не прав» в смысле идеологии. Он даже утверждает, что если бы первые генетики, подобные Йохансену и Моргану, сознательно стояли на позициях диалектического материализма, то это позволило бы им преодолеть известную ограниченность их взглядов и «диалектически соединить» генетику и теорию эволюции Дарвина[387]. В результате долгого анализа истории генетики Пастушный приписывает все социально-политические причины, вызвавшие интеллектуальные затруднения в связи с развитием современной генетики, только западному обществу, забывая о социально-политических корнях величайшего бедствия для генетики XX в., связанного с «делом Лысенко». И все же в конечном итоге Пастушный выступает как оппонент Лысенко и развивает аргументацию против его сторонников.

Участники развернувшейся дискуссии — как представители современной генетики, так и «неолысенкоисты» — вновь поднимали роковой вопрос о том, может ли марксизм давать оценку истинности того или иного научного положения или науки в целом. Как уже говорилось выше, в конце 60-х годов Фролов попытался ответить на этот вопрос раз и навсегда, говоря о том, что только философские интерпретации науки имеют отношение к политике и идеологии, а не наука сама по себе[388]. Фролов упрекал тогда Платонова за то, что он не понимал этого различия, пытаясь выдавать «мичуринскую биологию» за марксистскую биологию[389]. Однако теперь, в конце 70 — начале 80-х годов, даже Фролов несколько отступает с первоначальных позиций в этом вопросе, присоединяясь к позиции ученых, подобных Пастушному, которые представляли современную генетику (то есть антилысенковскую биологию) как марксистскую биологию[390], Фролов и Пастушный занимали верные позиции в развернувшейся дискуссии, но делали это, исходя из неверных представлений. (При этом нельзя удержаться от вопроса о том, что бы могло случиться, если бы принципы современной генетики оказались отброшенными развитием самой науки?) Представляется, что политические условия советского общества не позволяли оценивать биологию как науку без привлечения марксистской философии. Такое положение следует назвать позорным, поскольку в биологии существует множество вопросов и проблем, заслуживающих философского их обсуждения, без предварительной философской оценки этой науки. Философская интерпретация науки и оценка ее истинности — это разные вещи, но часто советские авторы смешивают их.

Глава V. Физиология и психология

В современном мире психология выполняет идеологическую функцию и служит классовым интересам; не считаться с этим невозможно.

В советской психологии и физиологии, как ни в одной из наук, которые обсуждаются в данной книге, существует особая, русская традиция интерпретации исследований. Еще задолго до Октябрьской революции в русской физиологии и психологии существовала материалистическая традиция. В дореволюционной России существовала, без сомнения, и идеалистическая традиция в психологии, однако здесь необычно рано получила сильную поддержку материалистическая тенденция в психологии. В 1863 г. Иван Сеченов (1829–1905) публикует свою книгу «Рефлексы головного мозга» — книгу, истинное предназначение которой раскрывалось в ее первоначальном названии, отвергнутом царской цензурой, — «Попытка установить физиологические основы психологических процессов»[391]. В этой работе Сеченов писал о том, что «вся сознательная или бессознательная деятельность является рефлекторной».