Жизнь пчел. Разум цветов - Морис Метерлинк
Нужно ли говорить о семенах, которые предвидят возможность их рассевания птицами и для того, чтобы приманить последних, скрываются на дне обсахаренной оболочки, как это делает омела, можжевельник, рябина и др. В подобном устройстве скрыто столько разума, столько понимания конечной цели, что боишься настаивать на всем этом из страха повторить наивные ошибки Бернар-ден-де-Сен-Пьера. Однако факты эти иначе не могут быть объяснены. Сладкая оболочка так же не нужна для семян, как не нужен цветку нектар, приманивающий пчел. Птица склевывает плод потому, что он сладок, и в то же время проглатывает семена, которые ее желудок не может переварить. Она улетает и мало-помалу возвращает семена, освобожденные от футляра и готовые пустить корни вдали от опасностей родного угла.
IV
Но вернемся к более простым механизмам. Сорвите у края дороги среди любого пучка травы какой-нибудь стебель – и вы подглядите в действии маленький независимый разум, неустанный и непредвиденный. Вот два жалких ползучих растения, которые мы встречали тысячу раз во время своих прогулок, ибо они растут всюду, не исключая самых неблагодарных уголков, куда только попала щепотка чернозема. Я говорю о двух разновидностях дикого клевера (Medicago), двух сорных травах в самом скромном значении этого слова. Одна из них увенчана красноватым цветком, другая желтой кисточкой величиной с горошек. Глядя, как они скромно прячутся в мураве среди горделивых злаков, никогда не поверишь, что, задолго до знаменитого геометра и физика из Сиракуз, они открыли и постарались применить к действию не для поднятия тяжести, а для воздушного полета – изумительные свойства архимедова винта. Они вмещают свои семена в легких спиралях в три или четыре оборота, удивительно построенных с расчетом замедлить таким образом их падение и при помощи ветра продлить их воздушное путешествие. Один из этих цветков, именно желтый, усовершенствовал аппарат красного цветка, снабдив края спирали двойным рядом колючек, с очевидной целью, чтобы она попутно зацепилась за платье прохожих или за шерсть животных. Очевидно, что он таким образом надеется совместить шансы эриофилии, т. е. рассевания семян при посредстве баранов, коз, кроликов и т. д., с шансами анемофилии, т. е. рассевания их при помощи ветра.
Самым трогательным в этом громадном усилии является то, что оно совершенно бесполезно. Бедные красный и желтый клеверы обманулись в своем расчете. Их замечательные винты ни к чему не служат. Они могли бы функционировать только падая с известной высоты, с вершины высокого дерева или длинного злакового растения. Но, построенные в уровень с низкой травой, они касаются земли, едва совершив четверть оборота. Тут перед нами любопытный образчик тех ошибок, нащупываний, опытов и маленьких неудач, которые весьма часто встречаются в природе; утверждать, что она никогда не ошибается, может лишь тот, кто ее никогда не изучал.
Заметим мимоходом, что другие разновидности клевера, не говоря уже о кашке, – другом мотыльковом бобовом растении, которое часто смешивают с теми, о которых мы здесь говорим, – не усвоили себе этих летательных аппаратов, а придерживаются первобытного способа стручков. У одной из них – Medicago aurantiaca – явственно можно заметить переход от извилистого стручка к винту. Другая разновидность – Medicago scutellata – закругляет этот винт наподобие шара и т. д. Таким образом кажется, что мы присутствуем при волнующем зрелище целого вида, трудящегося над изобретением, при опытах целого семейства, которое еще не установило своей судьбы и продолжает отыскивать лучшие способы обеспечения своего будущего. Не во время ли этих поисков разочарованный спиралью желтый клевер прибавил к ней колючки или крючки, рассуждая не без основания, что так как его зелень привлекает к себе овец, то необходимо и справедливо, чтобы эти последние взяли на себя заботу о его размножении? И не благодаря ли наконец этому новому усилию, этой счастливой мысли желтый клевер бесконечно более распространен, чем его более могучий родич, приносящий красные цветы?
V
Признаки осторожной, живой мысли наблюдаются не только в семени или цветке, но и во всем растении, в стебле, листьях, корнях, если пожелать на миг склониться над их скромной работой. Вспомните об удивительных усилиях наткнувшихся на препятствия ветвей в их стремлении к свету или об отважной и хитрой борьбе деревьев, которым угрожает опасность. Никогда не забуду я удивительного примера героизма, преподанного мне однажды в Провансе огромным столетним лавровым деревом среди дикого и прелестного Волчьего ущелья, пропитанного ароматом фиалок. На истерзанном и, так сказать, застывшем в судорогах стволе дерева легко было прочесть всю драму его упорной тяжелой жизни. Птицы или ветер – властелины судьбы – занесли семя на поверхность утеса, падающего отвесно, как железный занавес. И дерево родилось здесь в двухстах метрах над потоком, недоступное и одинокое среди раскаленных, бесплодных камней. С первых часов жизни оно отправило свои слепые корни в долгие и трудные поиски случайной влаги и чернозема. Но то была наследственная забота растения, привыкшего к сухости южного климата. Молодому стволу предстояло решить задачу более трудную и неожиданную. Он возник в вертикальной плоскости, так что его чело, вместо того, чтобы подниматься к небу, наклонялось над бездной. Поэтому необходимо было, несмотря на растущий вес ветвей, выправить первоначальное движение, упрямо вровень со скалой согнуть коленом сбитый с толку ствол и таким образом, подобно пловцу, закинувшему вверх голову, силой неутомимой воли, постоянного напряжения, вечной судороги сохранить в прямом положении среди лазури тяжелую корону листвы.
С той минуты все заботы, вся энергия, весь свободный гений растения сосредоточились вокруг этого жизненного узла. На чудовищно разросшемся изгибе ясно видны одна за другой все последовательные тревоги своеобразной мысли, сумевшей использовать все предостережения дождей и гроз. Из года в год тяжелела корона листвы, беззаботно распускаясь в свете и тепле, между тем как тайная язва глубоко разъедала поддерживавшую ее в пространстве трагически напряженную руку. Тогда, послушны бог
