Эгоистичный мем идеологии, 2020 - Вячеслав Корнев
151
эквивалентности и эксплуатации.
Социальная инженерия нашего времени давно не сводится к манипуляции ложными потребностями, к грубому включению субъекта в господствующую иллюзию. Неверным является идеалистическое разделение на внешний отчуждающий мир (где властвует идеологический большой Другой) и страдающий от принуждения и манипуляций внутренний мир человека. Внимательный (само)анализ интимного пространства субъекта покажет, что идеология производится не снаружи и не внутри, а синхронно генезису этой самой «субъективности» или «индивидуальности». Как бы сказал Фуко, сегодня индивид - это главный продукт системы власти, это молекула властных отношений. Индивид сам выполняет функцию идеологического мема, перенося и формируя схемы социальных взаимодействий как собственные жизненные правила.
В фильме Карпентера «Они живут» идеология выступала в классической роли мозгового паразита. Ее циркулярные хэштеги («подчиняйся», «потребляй!» «смотри телевизор») вписывались в сферу знания как невидимые для глаза, но улавливаемые бессознательно императивы. В идеологии фасцизма другая логика: предлагая нам потреблять товары и подчиняться моде, реклама посредством своего «лица» отводит взгляд в сторону и действует в пространстве между служебной инструкцией и человеческой реакцией. Скарлетт Йоханссон на постерах Dolce&Gabbana - это рекламная Джоконда, вещь-в-себе: она ничего от нас не требует и не обещает. Попробуйте сами добиться внимания, овладейте брендом так, как раньше он завоевывал вас!
Дилемма из романа «Любовь к трем цукербринам» Пелевина: читает ли система наши мысли или эти мысли изначально настроены на интересы системы? - это ядро проблемы. Если чужое желание, помещенное в самый центр субъективности, искренне воспринимается как собственное, можно ли считать его средством манипуляции? Религиозный фанатик, одержимый желанием жертвоприношения, - субъект внушения или самовнушения? А насколько сознательно поведение жертвы фэшн-индустрии, оплачивающей модные безделушки ценой будущего (кредиты, ипотеки, офисное рабство)?
Фальшивое ядро личности, в котором благосклонность Скарлетт Йоханссон важнее, чем самочувствие близких людей, - это типичный продукт фасцистской идеологии. Такой индивид не захвачен властью, а сам с малолетства строит планы, например, «покорения столицы».
В финале документальной картины Виталия Манского «Девственность» (2008, Россия) мы видим кадры телевизионного кастинга будущих «покорителей Москвы». Молодые люди искренне реагируют на провокации ведущих и с готовностью сводят моральный выбор к денежному эквиваленту:
- Я уехала вчера из дома, из Тольятти. Приехала в Москву... Я с поезда пришла сюда, сразу с сумками. Со всем-всем, тащилась пешком. Я в Москве первый раз. Я на многое готова, я непредсказуемый человек.
- Я готова себя продать. Я хочу себя продать: на год пользования моим телом, моей душой, моим присутствием. Сто тысяч долларов. Если вы позволите себе эту цену, я подпишу условия вашего контракта.
- Готов ли я съесть за две с половиной тысячи долларов, на камеру, чтобы это видела вся страна, говно свое? Вау, это вообще. Ну это вообще. Вы меня.
- За сколько, цену назови!
- Ну за больше. Сто тысяч !
- Долларов или евро?
- Евро. Допустим, выделимся: евро.
- А за пять тысяч евро?
- Вы сбиваете цену. <.> Москву нужно либо покорять, либо сидеть в луже на Казанском.
Обезоруживающая откровенность человека, для которого в предложении съесть свои экскременты нет ничего непристойного,
«бизнес есть бизнес», - лучшая иллюстрация фасцизма. Такова постмодернизированная психология раба, готового на
добровольное унижение в попытке угадать желание господина. В бальзаковском «Отце Горио» такой же примерно амбициозный юноша бросал столице вызов, как дуэльную перчатку:
Оставшись в одиночестве, студент прошел несколько шагов к высокой части кладбища, откуда увидел Париж, извилисто раскинутый вдоль Сены и кое-где уже светившийся огнями. Глаза его впились в пространство между Вандомскою колонной и куполом на Доме инвалидов - туда, где жил парижский высший свет, предмет его стремлений. Эжен окинул этот гудевший улей алчным взглядом, как будто предвкушая его мед, и высокомерно произнес:
- А теперь - кто победит: я или ты !71
Сегодня психология «покорения столицы» меньше всего похожа на вызов или романтический жест. Это банальная конформистская стратегия, в которой успех понимается как случайная лотерейная компенсация «объективно необходимой» самопродажи: на
оговоренный срок «пользования телом, душой, присутствием». Конформизм низов, на котором держится власть, никогда еще не был так последователен и глубок. Проблема в том, что сама структура личности выстроена чужим желанием и чужим знанием.
Индивид практически тождественен своему аватару в социальных сетях. Его персона - это персональные настройки и данные, образующие своеобразные «полочки» субъективности-для-другого: типовые «интересы», «статусы», «убеждения», перепосты с чужими высказываниями и картинками.
Для участников телевизионного кастинга, выторговывающих выгодную цену унижения, добровольное рабство - единственный способ «стать человеком» (известным, богатым, успешным). Зачем нужна сама «успешность», они не понимают. В другом эпизоде фильма «Девственность» происходит такой обмен репликами:
- Во-первых, хочу в телик. Банально, но хочу.
- Я стремлюсь к тому, чтобы заработать много денег. Мне нужна карьера.
- Мне нужна слава, мне нужно попасть в телевизор.
- Зачем?
- Зачем? Ну, наверное, хочется какой-то рекламы. Рекламы хочется. Хочется понять, какая я буду под телекамерами. Потому что самый лучший продукт - это я.
Молодым людям в групповом фантазме «хочется рекламы»,
«хочется карьеры» и «много денег». Коллективная зачарованность выражается и в универсальной лексике и системе категорий. Смысложизненные ориентиры, интимные желания, стержень личности образуют единую структуру бытия-для-другого.
Экстимная, вывернутая наизнанку, персона - «лучший продукт»
системы. Поведением здесь управляет не тривиальный
эксгибиционизм или потребность в душевном стриптизе. Тут вообще нет границы между внутренним и внешним, чужим и собственным желаниями, «реальной жизнью» и работой.
Итак, фасцистская социальная структура - это коллективная влюбленность в нормирующие ценности, в сам институт эксплуатации. Марксов «товарный фетишизм» определялся как общественное отношение, подмененное иллюзией отношения между вещами. Современный фасцизм - это опосредованный социальными фантазмами (карьера, успех), оправдываемый рекламной «заботой о потребителе», замаскированный под круговорот сезонов моды или эффект новинки, классический обмен «товар-деньги-товар» или «деньги-товар-деньги». В психоэкономике фасцизма психика - надстройка, а экономика -базис. Замена медиума языка медиумом денег, которую Гройс считает главным признаком дискурса капитализма, обесценивает значение укрывающих этот обмен символов. Самое смешное сегодня - читать язык власти так, как вообще читают речь: с желанием найти смысл, пускай и хорошо скрытый. Между тем закодированная политэкономической матрицей реальность - это уже не «большая шахматная доска» геополитики или ринг великих идей.
Лакановская
