Эдвард Уилсон - О природе человека
Эти этапы были выявлены на основании детских вербальных реакций на вопросы, связанные с моральными проблемами. В зависимости от интеллекта и подготовки личность может остановиться на любой ступеньке этой лестницы. Большинство людей достигает четвертой или пятой стадии. На четвертой стадии люди достигают уровня морали, свойственного павианам и шимпанзе. На пятой стадии, когда этические ориентиры частично становятся договорными и формальными, появляется мораль, на которой, по моему мнению, строится большая часть социальной эволюции. В той степени, насколько подобная интерпретация верна, онтогенез морального развития может быть генетически ассимилирован и теперь является частью автоматического процесса ментального развития. Люди развиваются, усваивая правила и относительно негибкие эмоциональные реакции, и достигают пятой стадии. Неожиданные события в критические моменты жизни могут изменить ход этого развития. В нашем мире существуют социопаты. Но подавляющее большинство людей достигает четвертой или пятой стадии и вполне готовы существовать гармонично — в группах охотников-собирателей эпохи плейстоцена.
Поскольку мы больше не живем небольшими группами охотников-собирателей, шестая стадия, скорее всего, не является биологической и, следовательно, сильнее остальных подвержена гипертрофии. Человек отбирает принципы, по которым оценивает и саму группу, и закон. Принципы, отбираемые интуитивно и основанные на эмоциях, имеют биологическое происхождение. Их задача — подкрепить первобытные социальные установления. Таким образом, бессознательно формируется мораль, которая по-новому рационализирует священность группы, прозелитскую роль альтруизма и стремление защищать территорию.
Но там, где принципы отбираются на основании знаний и здравого смысла, отделенного от биологии, они могут, по крайней мере теоретически, стать недарвиновскими. И это неизбежно возвращает нас ко второй великой духовной дилемме. На сей раз философский вопрос звучит следующим образом: может ли культурная эволюция высших этических ценностей обрести собственное направление и импульс и полностью вытеснить эволюцию генетическую? Я думаю, что такое невозможно. Гены держат культуру на поводке. Поводок этот очень длинный, но все же ценности будут ограничиваться в той степени, в какой они влияют на генный пул человечества. Мозг — продукт эволюции. Человеческое поведение — как и способности к эмоциональным реакциям, которые его определяют и направляют, — является обходным приемом, посредством которого генетический материал человека сохраняется и будет сохраняться в неприкосновенности. И у морали нет иной высшей функции, которую можно доказать.
Глава 8. РЕЛИГИЯ
Предрасположенность к религиозным убеждениям — самая сложная и мощная сила человеческого разума и, по всей вероятности, неистребимая часть человеческой натуры{177}. Агностик Эмиль Дюркгейм называл религиозную практику освящением группы и основой общества. Это одна из универсальных форм социального поведения, имеющая узнаваемые черты в каждом обществе — от групп охотников-собирателей до социалистических республик. Истоки его лежат, как минимум, на костяных алтарях и в погребальных ритуалах неандертальцев. 60 тысяч лет назад в иракском Шанидаре неандертальцы украсили гробницу семью видами цветов, имеющими медицинскую и экономическую ценность{178}. По-видимому, это была дань уважения шаману. С того времени, как пишет антрополог Энтони Ф. С. Уоллес, человечество породило 100 тысяч религий{179}.
Скептики продолжают питать убеждение в том, что наука и просвещение в конце концов уничтожат религию, которую они считают не чем иным, как набором иллюзий. Самые достойные среди них убеждены, что человечество уверенно движется к знанию, автоматически ориентируясь на информацию, поэтому организованная религия должна и дальше существовать, исполняя роль мрака, пока просвещение не принесет желанного рассвета. Но такая концепция человеческой природы, уходящая своими корнями к Аристотелю и Зенону, никогда еще не казалась более поверхностной, чем сегодня. Сегодня знание с энтузиазмом устремляется на службу религии. Самая технологически и научно развитая страна мира, Соединенные Штаты Америки, по религиозности населения занимает второе место в мире — после Индии. Согласно опросу Гэллапа, проведенному в 1977 году, 94% американцев верит в Бога или иное высшее существо, а 31% пережили момент неожиданного религиозного просветления и пробуждения, и на них сошло озарение. Самой успешной книгой 1975 года стали «Ангелы: Тайные посланцы Бога» Билли Грэма: было продано 810 тысяч экземпляров в твердом переплете{180}.
В Советском Союзе организованная религия по-прежнему процветает и даже переживает определенный ренессанс после 60 лет официального непризнания. Из 250 миллионов человек по меньшей мере 30 миллионов являются православными — вдвое больше, чем членов коммунистической партии. 5 миллионов исповедуют католицизм и лютеранство. Еще 2 миллиона принадлежат к евангелическим сектам — это баптисты, пятидесятники и адвентисты седьмого дня. От 20 до 30 миллионов — мусульмане, а 2,5 миллиона принадлежат к самой эластичной группе — ортодоксальных евреев. Таким образом, официально установленный советский марксизм, который сам по себе является своеобразной религией, снабженной привлекательной упаковкой, не смог вытеснить то, что многие русские на протяжении веков считали душой своего национального существования.
Не лучше положение у научного гуманизма. В книге «Система позитивной политики», опубликованной в период с 1846 по 1854 год, Огюст Конт утверждал, что религиозные суеверия могут быть побеждены. Он советовал образованным людям создать светскую религию, имеющую иерархию, литургию, каноны и заповеди, сходные с католическими, но в которых Бога в качестве высшего существа, достойного поклонения, заменило бы общество. Сегодня ученые организуются в специальные группы, например Американское гуманистическое общество или Институт по изучению религии в эпоху науки. Они выпускают небольшие журналы, распространяемые по подписке, и организуют кампании, чтобы дискредитировать христианский фундаментализм, астрологию и Иммануэля Великовски{181}. Их четкие, логичные лозунги, подкрепленные авторитетом нобелевских лауреатов, вязнут в тумане. Количество гуманистов никак не может сравниться с количеством истинно верующих последователей Джин Диксон, никогда не слышавших о Ральфе Уэнделле Берхо. Оказалось, что люди предпочитают верить, а не знать. Ницше с отчаянием писал о том, что человеку необходима цель, он предпочтет скорее желать ничто, чем ничего не желать{182}.
Другие ученые, действующие из лучших побуждений, пытались примирить науку с религией путем разделения этих двух соперников. Ньютон считал себя не только ученым, но и историком{183}. Свою задачу он видел в том, чтобы расшифровать Священное Писание как истинно исторический документ. Хотя ему удалось создать первый современный синтез физических наук, это достижение он считал лишь промежуточной остановкой на пути к познанию сверхъестественного. Ньютон считал, что Творец дал ученому два великих труда — книгу природы и книгу Писания. Сегодня благодаря постоянному развитию науки, пионером которой был Ньютон, сущность Бога вытеснена ниже уровня субатомных частиц и за пределы видимых галактик. Такое очевидное исключение заставило других философов и ученых создать «теологию процесса», согласно которой присутствие Бога вытекает из внутренних свойств атомной структуры. Как писал Альфред Норт Уайтхед, Бога не следует рассматривать как некую внешнюю силу, которая творит чудеса и господствует над метафизическим миром{184}. Он присутствует в нашей жизни постоянно и повсеместно. Он незаметно направляет процесс формирования молекул из атомов, живых организмов из молекул и разума из материи. Свойства электрона невозможно постичь полностью, пока не будет понят их конечный продукт — разум. Процесс — это реальность, процесс реальности. Рука Бога проявляется через законы науки. Таким образом, религиозные и научные искания вполне совместимы, и настоящие ученые могут вернуться к своему призванию в состоянии ментального покоя. Но, как сразу же поймет читатель, все эти рассуждения очень далеки от настоящей религии аборигенных танцев и Тридентского собора.
Сегодня, как и всегда, разум не может постичь истинного смысла столкновения между неопровержимым научным материализмом и непоколебимой религиозной верой. Мы пытаемся справиться с этой задачей с помощью постепенного прагматизма. Наши шизофренические общества развиваются с помощью знаний, но выживают благодаря вдохновению, черпаемому из тех самых убеждений, которые знания разрушают. Я считаю, что этот парадокс можно разрешить по крайней мере интеллектуально — не раз и навсегда, а постепенно, с помощью социобиологии религии. И последствия этого процесса трудно предсказать. Хотя проявления религиозного опыта великолепны, многомерны и настолько сложны, что лучшие психоаналитики и философы теряются в их лабиринтах, я убежден, что религию можно замкнуть в рамки всего двух измерений — генетического преимущества и эволюционных изменений.
