Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма - Славой Жижек
Этот «нелогичный» дисбаланс между универсальным и частным является прямым свидетельством эффективности идеологии. В США в конце июня 2012 года, незадолго до решения Верховного суда о реформе здравоохранения Обамы, был проведен опрос общественного мнения, показавший, что «большинство людей поддерживают основную часть пунктов закона»: «Большинство американцев выступают против реформы здравоохранения президента Барака Обамы, несмотря на то что они решительно поддерживают основную часть его положений, – об этом свидетельствует опрос, проведенный Reuters/Ipsos в воскресенье, за несколько дней до того, как Верховный суд должен решить судьбу закона. Результаты опроса показывают, что республиканцы убеждают избирателей отказаться от реформы Обамы, даже если им многое в ней нравится – например, идея разрешить детям пользоваться страховкой родителей до двадцати шести лет»26. Здесь мы сталкиваемся с идеологией в самом чистом виде: большинство хочет усидеть на двух (идеологических) стульях. Они хотят получить реальную выгоду от реформы здравоохранения, отвергая при этом ее идеологическую форму (которую они считают угрозой «свободе выбора»): они отвергают воду, но принимают H2O или, если угодно, отвергают фрукты (в принципе), но хотят есть яблоки, сливы и клубнику.
Зачарованность страданием
Один из способов преодолеть (или по крайней мере нейтрализовать) эту путаницу – прямо обратиться к человеческим страданиям: мы определенно можем вмешиваться, чтобы облегчать их, не так ли? Однако все ложное в идее и практике гуманитарных вмешательств сделалось очевидным на примере Сирии. Есть страшный диктатор, который травит ядовитыми газами собственный народ, но кто выступает против его режима? Похоже, что все остатки демократического светского сопротивления более или менее растворились в месиве групп исламских фундаменталистов, поддерживаемых Турцией и Саудовской Аравией, с сильным теневым присутствием «Аль-Каиды». (Вспомните, что год назад представитель высшего духовенства Саудовской Аравии призвал мусульманских девушек отправиться в Сирию и поддержать повстанцев, предлагая себя для групповых изнасилований, поскольку повстанцам не хватало сексуальной разрядки!)
Что касается Асада, то его Сирия хотя бы изображала из себя светское государство, поэтому неудивительно, что христианские и другие меньшинства в настоящее время склонны занимать его сторону, выступая против суннитских повстанцев. Короче говоря, мы имеем дело с неясным конфликтом, смутно напоминающим ливийское восстание против Каддафи: здесь нет четких политических интересов, нет признаков широкой освободительно-демократической коалиции, а есть лишь запутанная сеть религиозных и этнических альянсов, в том числе обусловленных влиянием сверхдержав (США и Западной Европы с одной стороны, России и Китая с другой). В таких условиях любое прямое военное вмешательство было бы политическим безумием с неимоверными рисками. Что, если после падения Асада власть в стране возьмут радикальные исламисты? Повторят ли США свою ошибку, допущенную в Афганистане, где они вооружили будущих боевиков «Аль-Каиды» и «Талибана»?
В столь тяжелой ситуации военное вмешательство может быть оправдано только краткосрочным саморазрушительным оппортунизмом. Нравственное возмущение, нередко служащее рациональным обоснованием силовых методов вмешательства («мы не можем допустить использования ядовитых газов против мирных жителей!»), является показным и, очевидно, даже те, кто его озвучивает, не принимают его всерьез. (Как мы теперь знаем, США сквозь пальцы смотрели на применение ядовитых газов против иранской армии Саддамом Хусейном и помогали ему, предоставляя спутниковые снимки вражеских войск – почему тогда не учитывались нравственные со-ображения?) Столкнувшись со странной этикой, оправдывающей поддержку одной фундаменталистской преступной группы против другой, нельзя не разделить реакцию Рона Пола на позицию Джона Маккейна, выступавшего за решительное вмешательство: «С такими политиками и террористы не нужны»27.
Итак, борьба в Сирии – это в конечном итоге ложный конфликт, к которому следует оставаться равнодушным. Однако важно иметь в виду, что эта псевдоборьба кипит благодаря отсутствию Третьего – сильной радикально-освободительной оппозиции, элементы которой очевидно проявлялись в Египте. Ничего особенного в Сирии не происходит, за исключением того, что Китай сделал еще шаг к статусу мировой сверхдержавы, пока его конкуренты рьяно ослабляют друг друга.
Но, опять же, как насчет гуманитарного аспекта, страданий миллионов людей? Нередко нас шокирует крайнее равнодушие к страданиям, даже (и особенно) если они широко освещаются в СМИ и осуждаются, как будто само возмущение страданиями превращает нас в неподвижных зачарованных зрителей. Вспомните трехлетнюю осаду Сараево в начале 1990-х годов, когда голодающее население постоянно обстреливали артиллерия и снайперы. Огромная загадка здесь вот в чем: почему, несмотря на обилие фотографий и репортажей об этом в СМИ, силы ООН, НАТО или США не предприняли даже минимальных усилий, требовавшихся для прорыва осады Сараево и создания коридора, через который могли бы свободно перемещаться люди и продовольствие? Это бы практически ничего не стоило: небольшого серьезного давления на сербские силы хватило бы, чтобы положить конец затянувшемуся ежедневному террору в окруженном Сараево. (В аналогичном случае Радован Караджич однажды упомянул в интервью, как он удивлен тем, что силы НАТО не рассекли контролируемую сербами территорию Боснии надвое: единственным проходом между восточной и западной частью был узкий коридор, который легко можно было оккупировать небольшим десантным подразделением НАТО, и в результате гораздо большая западная часть сербской территории в Боснии была бы задушена и потеряна. Следует также отметить, что Караджич заявил в начале войны в бывшей Югославии, что в Боснии сербы хотят половину территории с менее чем десятью процентами не сербов, – и именно это они получили по условиям Дейтонских соглашений!) Есть лишь один ответ на эту загадку, предложенный Рони Брауманом, который от имени Красного Креста координировал оказание помощи Сараево: само представление кризиса в Сараево как «гуманитарного» с соответствующей перелицовкой военно-политического конфликта поддерживалось исключительно политическим выбором (в сущности, принятием сербской стороны в конфликте):
Прославление «гуманитарного вмешательства» в Югославии заняло место политического дискурса, заранее исключив всякие противоречивые дебаты. <…> Франсуа Миттеран, по-видимому, не мог откровенно озвучить свой анализ войны в Югославии. Благодаря строго гуманитарному ответу он обнаружил неожиданный канал связи, а точнее, лакировки действительности, что примерно одно и то же. <…> Миттеран выступал за сохранение Югославии в ее границах и был убежден, что только сильная сербская власть в состоянии гарантировать определенную стабильность в этом взрывоопасном регионе. Такая позиция быстро становилась неприемлемой в глазах французского народа. Вся эта суетливая деятельность и гуманитарный дискурс позволили ему подтвердить
