Экскоммуникация. Три эссе о медиа и медиации - Александр Р. Гэллоуэй
Короче говоря, можем ли мы перепрошить этот мир? Как писал МАРКС, «философы лишь различным образом объясняли мир; но дело заключается в том, чтобы изменить его»[179]. Однако на пути перехода от интерпретации к изменению стоит ограждение, отделяющее одномерную модель медиации от моделей куда более сложных: трехмерных, четырехмерных, выходящих за пределы медиации как таковой. Впереди нас ждет своего рода приключение: это будет больше похоже на квир-анализ истории, нежели на традиционную историографию. И цель у этого одна: приблизить нас к той точке, в которой мы сможем не только задавать вопросы, но и рассчитывать на ответы.
ГЕРМЕС, ИРИДА И ФУРИИ
В первой главе АЛЕКСАНДР ГЭЛЛОУЭЙ предложил три вида медиации, каждому из которых соответствует своя мифическая фигура: Гермес, Ирида или фурии. Гермес представляет герменевтику и интерпретацию, Ирида — иридизацию и мгновенность, а фурии — рой распределенной сети. Я переформулирую и модифицирую эти три категории; то будет не герменевтическая интерпретация, а скорее пересборка в духе конструктивизма — в духе того, что, по моему мнению, и представляет из себя третий режим медиации.
Гермес — это посланник богов. Он стоит на страже у дверей, охраняет жилища от злых духов. Он — бог торговли, распущенности и соблазнов, а также покровитель путешественников, послов и обманщиков. Гермес обводит кого угодно вокруг пальца. Он убил всевидящего Аргуса, усыпив его своими речами. В его случае бесконечная экзегетика перекрывает мгновенность образа.
В трехступенчатом процессе толкования текстуальных потоков — экзегетика, герменевтика, симптоматика — Гермес находится посередине. В случае герменевтики текст превращается в неизведанную территорию, для путешествия по которой читателю требуется проводник. Но сначала — экзегетика, переписывание текста по своему усмотрению, то есть вывоз нужного нам добра из чужой страны прямиком в нашу.
Экзегетика — это только первый шаг. Этому добру не стоит доверять, как и всему, что везут из-за границы. Второй шаг — герменевтика, то есть тщательная инспекция привезенного товара, поиск дефектов и трещин. Изначально предполагается, что мы имеем дело с подделкой, фальшивкой. Герменевтика не судит по красивой обложке и внимательно вглядывается внутрь.
Такова герменевтическая процедура. Но в последнее время наиболее важным считается третий этап — симптоматика. Герменевтика хотя бы рассматривает экзегетику как достойную замену оригинальному тексту и работает с ней. Симптоматика же игнорирует экзегетику полностью — и работает уже с герменевтическим толкованием, выступая как стратегия второго порядка. Симптоматика не вчитывается в глубины того, что есть. Она вчитывается в отсутствие того, чего нет, но явно «должно быть». Так развивались три стадии интерпретации текстов на протяжении веков: мы толкуем, денатурализуем, а затем еще больше усложняем — и текст, изначально весьма от нас далекий, становится совершенно незнакомым.
Стоит иметь в виду, что исторически и экзегетика, и герменевтика шли рука об руку с органами охраны правопорядка. Границы легитимной коммуникации, как и рынки того времени, были далеки от саморегуляции — они жестко регулировались цензурой, угрозой пыток или отлучения от церкви. Когда НИЦШЕ провозгласил, что Бог мертв, одним из признаков того была важная перемена: отклонение от единственно верной традиции толкования перестало быть вопросом жизни и смерти. Ваша жизнь больше не зависела от того, как вы истолковали текст. Такова оборотная сторона вечных разговоров об упадке культуры чтения, литературы, гуманитарных наук и т. п. То, что в психоанализе известно как упадок символической эффективности, больше похоже на снижение репрессивной функции: тем, кто «не так» истолковал текст, более не грозило отлучение[180]. С этим также связано появление различных направлений семиотики. Отсутствие полицейского надзора позволило расширить границы интерпретации до областей поистине невообразимых.
Другим последствием, как отмечает ГЭЛЛОУЭЙ, стало возрождение интереса ко второму режиму медиации — иридизации, что проявляет себя совсем иным образом[181]. Об Ириде слагают не так много легенд, как о Гермесе. Она — дочерь Изумления, сияющая не меньше, чем ее знак — радуга, сияющая арка. Ее посредничество — это чистая ретрансляция; она, как и сама радуга, одновременно присутствует и отсутствует. При этом Ирида не просто копирует и повторяет сообщения. Разница есть всегда. Она мелькает и мерцает.
Ирида не передает сообщения наспех — она спешит их передать. В отличие от Гермеса, она не устремляется в далекие земли. Ирида — богиня близости. Она — избыток экспрессии, произвольный и выразительный. В ее коммуникации не бывает недостатка в чем-либо; напротив, ее бывает только слишком много. И если в случае Гермеса нам всегда чего-то не хватает для полноты картины, то Ирида — это само воплощение избытка. Иридизация — она слишком реальна[182].
Если форма посредничества Гермеса — это текст, то форма Ириды — изображение. И препятствия на их пути возникают соответствующие: герменевтику осложняет фетиш, связанная с ним невозможность полного отношения; иридизацию осложняет графика, переизбыток информации, который она в себе несет. Неудивительно, что Ирида подчас кажется более злободневной, чем Гермес. Она — богиня зрелища. И телестезия как восприятие информации на расстоянии — через телеграф, телефон, телевизор или цифровые системы связи — продолжает направлять этот переизбыток в нашу сторону.
Впрочем, и переизбыток может быть символичным. Радуга Ириды стала уместным символом ЛГБТ-движения, которое утверждает свою видимость в обществе — по мнению гомофобов, видимость подчас «избыточную»[183]. Неудивительно и то, как паранойя по поводу иридизации подчас переходит в контекст сексуального — например, принимает форму боязни интернета как рассадника сексуальных маньяков. Интернет в любом случае попадает под категорию иридисцентного: в наши дни изобилие Ириды выражается в доступных терабайтах порнографии[184]. Если герменевтика ведет к экскоммуникации, то иридизация влечет за собой гиперкоммуникацию — не исключающую, но исключительную, избыточную, не знающую меры. Можно вспомнить и опасения ЖАНА БОДРИЙЯРА по поводу обсценного экстаза коммуникации: он словно предвидел, насколько валентна станет Ирида за последние десятилетия[185]. Гермес одержим качеством коммуникации — Ирида одержима ее количеством.
Но, пожалуй, эра Ириды в истории медиа закончилась слишком быстро, а попытки отметить ее режим медиации возникли слишком поздно. Сегодня мы знаем куда более актуальный вид медиации — его ГЭЛЛОУЭЙ нарекает в честь фурий. Олицетворяет его не Гермес и не Ирида, не мужчина и не женщина, даже не человек — но звериная стая. Эта стая чудовищ неопределенной численности, многообразия и породы. Это форма, что не способна себя сдерживать.
Гермес хитрит и увиливает от прямого ответа. Ирида неустанно соглашается. И только фурии
