Ницше и философия - Жиль Делёз
Понятие истины определяет мир как правдивый (véridique). Даже в науке правдивость феноменов образует некий «мир», отличный от мира феноменов. Таким образом, правдивый мир предполагает правдивого человека, к которому он отсылает как к своему центру [305]. Что это за правдивый человек, чего он хочет? Первая гипотеза: он не хочет быть обманутым, не хочет позволить ввести себя в заблуждение. Ведь «быть обманутым вредно, опасно, пагубно». Но эта гипотеза предполагает, что сам мир изначально правдив. Ведь в радикально ложном мире именно желание не позволить ввести себя в заблуждение становится пагубным, опасным, вредным. На самом деле воля к истине должна сформироваться, «невзирая на опасность и бесполезность истины, достигаемой любой ценой». Поэтому остается другая гипотеза: «Я хочу истины» означает «Я не хочу обманывать», а «„Я не хочу обманывать“ содержит в качестве особого случая „Я не хочу обманывать самого себя“» [306]. – Если кто-то хочет истины, то не во имя того, что находится в этом мире, а во имя того, что находится за его пределами. Понятно, что «жизнь нацелена на введение в заблуждение, на одурачивание, на утаивание, на внушение беспочвенных надежд, на ослепление». Но тот, кто хочет истины, хочет сначала обесценить эту высшую власть лжи (puissance du faux): он превращает жизнь в «заблуждение», а этот мир – в «видимость». Таким образом, жизни он противопоставляет познание, миру – иной мир, мир потусторонний, то есть именно мир правдивый. Правдивый мир неотделим от этой воли, воли рассматривать этот мир как видимость. Именно в этот момент противоположность познания и жизни, различие между мирами раскрывают свой подлинный характер: это различие и эта противоположность имеют моральное происхождение. Человек, который не хочет обманывать, желает лучшего мира и лучшей жизни; все доводы в пользу того, чтобы не обманывать, являются доводами моральными. И мы постоянно сталкиваемся с ханжеским выпячиванием добродетели (vertuisme) того, кто хочет истины: одно из излюбленных его занятий состоит в распределении ошибок, он вменяет ответственность, отрицает невиновность, обвиняет и судит жизнь, изобличает видимость. «Я признал, что во всякой философии моральные (или имморальные) намерения образуют подлинное семя, из коего рождается всё растение <…> Я, следовательно, не верю в существование какого-то инстинкта познания, якобы ставшего отцом философии» [307]. – Но само это моральное противопоставление является исключительно симптомом. Тот, кто хочет иного мира, иной жизни, желает чего-то более глубокого: «Жизнь против жизни» [308]. Он хочет, чтобы жизнь стала добродетельной, чтобы она исправляла себя и видимость, чтобы она служила переходом в иной мир. Он хочет, чтобы жизнь сама отреклась от себя и обратилась против себя: «Попытка использовать силу для истощения силы» [309]. За моральным противопоставлением встает противоречие иного рода, противоречие религиозное или аскетическое.
От спекулятивной позиции – к моральному противопоставлению, от морального противопоставления – к аскетическому противоречию… Но аскетическое противоречие, в свою очередь, представляет собой симптом, подлежащий интерпретации. Чего же хочет человек аскетического идеала? Отрекающийся от жизни – это еще и тот, кто хочет уменьшения жизни, вырождения и уменьшения своей жизни, сохранения своего типа, более того – власти и триумфа своего типа, триумфа реактивных сил и их заразительного распространения. Именно здесь реактивные силы и обретают того ужасающего союзника, который ведет их к победе: нигилизм, волю к ничто [310]. Именно воля к ничто не выносит иной жизни, кроме жизни в ее реактивной форме. Именно эта воля пользуется реактивными силами как инструментами, при помощи которых жизнь должна вступать в противоречие с собой, отрицать себя, уничтожать себя. Именно воля к ничто изначально оживляет те ценности, что зовутся «более высокими» в сравнении с жизнью. В этом главная ошибка Шопенгауэра: он полагал, что в ценностях, превосходящих жизнь, воля отрицает себя. В действительности не воля отрицает себя в высших ценностях, а высшие ценности соответствуют воле к ничто, к уничтожению жизни. Эта воля к отрицанию определяет «ценность» высших ценностей. Ее орудие: подчинить жизнь реактивным силам так, чтобы жизнь как таковая постоянно скатывалась всё ниже – отделенная от своих возможностей, становящаяся всё меньше и меньше, – «к ничто, к уязвленному ощущению собственного ничтожества» [311]. Воля к ничто и реактивные силы – вот два конституирующих элемента аскетического идеала.
Так, копая все глубже и глубже, интерпретация открывает три пласта (épaisseurs): познание, мораль и религию; истинное, благое и божественное как ценности, превосходящие жизнь. Эти пласты следуют друг за другом: аскетический идеал оказывается третьим по счету, но при этом смыслом и ценностью двух других. Поэтому можно как угодно разделять сферы влияния, даже противопоставлять их друг другу. Всё равно, как своего рода утонченность, которая не бросает ни на кого тень, повсюду присутствует аскетический идеал, заполняя собой все сферы в той или иной концентрации. Разве кто-то может поверить в то, что познание, наука, включая науку вольнодумцев, «истину любой ценой», подрывают аскетический идеал? «С тех пор как работа духа сопряжена с серьезностью, энергией и честностью, дух обходится вообще без идеала <…> за исключением его воли к истине. Но эта воля, этот остаток идеала, есть, если мне соблаговолят поверить, сам аскетический идеал в его наиболее строгой, духовной, чистой в плане эзотеричности, наиболее лишенной всякой показной оболочки форме» [312].
12. Познание, мораль и религия
Наверное, всё же есть причина, по которой так любят различать и даже противопоставлять познание, мораль и религию. Мы восходим от истины к аскетическому идеалу, чтобы добраться до истока концепта
