Бог, человек, животное, машина. Технология, метафора и поиск смысла - Меган О'Гиблин
Конечно, если довести теорию до логического конца, этот вывод окажется не совсем верным. Бостром утверждал, что крайне маловероятно, что наша вселенная - единственная симулированная. Любая цивилизация, достаточно развитая для создания подобных микрокосмов, скорее всего, создала бы миллионы таких, каждый с небольшими вариациями. Возможно даже, что симулированные вселенные, по мере развития их цивилизаций и технологий, начнут создавать свои собственные симулированные миры, так что может возникнуть бесконечный регресс миров, сложенных внутри миров, подобно русской матрешке. Такое видение космоса больше всего напоминало теорию мультивселенной. Наша вселенная была лишь одним из множества возможных миров, каждый из которых, вероятно, имел свой собственный набор физических законов, воплощающих все возможные варианты реальности.
Ирония, конечно, в том, что если довести тезис Бострома до конца, то он ничего не объясняет ни о Вселенной, ни о ее происхождении. Предположительно, в ее основе все еще оставалась некая изначальная реальность базового уровня - не может быть настоящего бесконечного регресса, - которую занимали первые постчеловеки, создавшие самую первую технологическую симуляцию. Но эти постлюди были всего лишь нашими потомками - или потомками какого-то другого вида, эволюционировавшего на другой планете, - и поэтому вопрос о происхождении остался неизменным, лишь отодвинутым на один градус назад. Откуда изначально взялась Вселенная?
-
Спустя несколько дней после презентации меня все еще беспокоил вопрос о том, на какой метафоре я подписался, на который я не смог ответить во время вопросов и ответов. Он снова вернулся ко мне в день отлета домой, когда я стоял в залитых солнцем атриумах международных аэропортов, проходя через кажущиеся бесконечными очереди на охрану и паспортный контроль. Если бы я ответил честно, то сказал бы, что больше не верю в метафоры. Все они, религиозные или научные, были коварны, испорчены человеческими желаниями. Кроме того, в мои обязанности как критика не входило отстаивать ту или иную позицию или предлагать решение. Я понял, что именно это меня так беспокоило в вопросе. Этот человек переводил внимание обратно на меня и мои убеждения, которые явно не были сутью моей беседы. Я привел личный анекдот о своем религиозном происхождении только для того, чтобы подкрепить свой авторитет в этой области. То же самое происходило и в других бесчисленных интервью и беседах. Стоило мне приоткрыть маленькую щель в свою жизнь, как людей стали интересовать не столько идеи, которые я обсуждал, сколько моя личная история и моя точка зрения как человека, который раньше был религиозным.
Конечно, это была глупая претензия. Я - персональный писатель, хотя эта идентичность всегда вызывала у меня противоречивые чувства. Личные эссе часто отвергаются как несерьезные или эгоистичные, о чем мне напоминают каждый раз, когда мой палец зацепляется за букву "я", единственную букву, которая оторвалась от клавиатуры моего компьютера, предположительно от чрезмерного использования. В прошлом я не раз принимал решение писать прямую журналистику или критику - "объективные" формы, не требующие личного угла зрения. Но каждый раз, когда я пытался это сделать, происходило нечто странное. На каком-то этапе процесса написания я застревал; я не мог собрать идеи воедино или придать аргументам форму - или, скорее, аргументы постоянно менялись. Когда пишешь таким отрешенным образом, в царстве чистых и неопосредованных идей, возможно все, и эти возможности переполняли меня. Я стал слишком осознавать сами слова и тот факт, что могу бесконечно манипулировать ими, как можно манипулировать числами, не имеющими конкретного референта. Полагаю, я стал воспринимать язык так же, как машины воспринимают информацию, - как чисто формальную структуру символов без смысла. В каждом случае единственным выходом из тупика было вернуть "я" в историю. Как только я начинал привязывать идеи к себе и своему жизненному опыту, снова появлялась возможность создавать убедительные аргументы. Слова стали проводниками смысла, а не пустыми сосудами, которые сами по себе были всем спектаклем.
Я понял, что эта проблема носит идиосинкразический характер. Конечно, другим людям удавалось плодотворно писать в этих объективных жанрах без подобных проблем. Но я не мог отделаться от ощущения, что в этом опыте заключена большая истина. Для меня "я" было не проявлением высокомерия, а необходимым ограничением. Это был способ сузить рамки моих представлений и признать, что я говорю из определенного места, из того скромного и приземленного места, которое мы называем "точкой зрения".
Возможно, - если я могу рискнуть использовать метафору, - это совсем не похоже на то, что пытался донести Бор, когда заметил, что люди не способны понять мир за пределами "наших неизбежно предвзятых концептуальных рамок". И, возможно, это объясняет, почему теория мультивселенной и другие попытки выйти за рамки нашего антропоцентрического мировоззрения так часто кажутся мне формой недобросовестности, виновной в том самом высокомерии, которое они утверждают, что отвергают. Не существует Архимедовой точки, чисто объективной перспективы, которая позволила бы нам выйти за пределы наших человеческих интересов и увидеть мир сверху, как мы когда-то представляли его Богу. Именно наша особая позиция привязывает нас к миру и устанавливает необходимые ограничения, которые требуются для его осмысления. Это верно, конечно, независимо от того, какая интерпретация физики в конечном итоге окажется верной. Именно Макс Планк, физик, который больше других пионеров квантовой теории пытался смириться с потерей чисто объективного мировоззрения, признал, что центральные проблемы физики всегда носили рефлексивный характер. "Наука не может разгадать главную тайну природы", - писал он в 1932 году. "И это потому, что, в конечном счете, мы сами являемся частью природы и, следовательно, частью той тайны, которую мы пытаемся разгадать".
-
Впервые я столкнулся с гипотезой симуляции Бострома десять лет назад, в конце влажного и безумно долгого чикагского лета. В большинстве дней жара была настолько невыносимой, что улицы моего района оставались пустыми до захода солнца, когда люди выносили шезлонги на тротуар, а дети срывали крышки с пожарных гидрантов, чтобы залить улицы. В те дни, когда я не работал, я сидел с ноутбуком на полу своей квартиры, прямо под оконным кондиционером, и просматривал темы на досках объявлений трансгуманистов, где я впервые нашел статью Бострома. Его аргументы не показались мне ужасно убедительными. Технологические предпосылки, на которых он основывался, - закон Мура, постгуманизм - все еще
