Введение в антифилософию - Борис Ефимович Гройс
Евреи, которые (как, например, Маркс) избирали новый народ, делали это с поистине религиозным фанатизмом. Избранный народ наделялся мессианской функцией, ему приписывалась вся слава этого мира, тогда как свой народ поносился, поскольку требовалось радикально оспорить его притязание на избраннический статус (все прочие народы оставались в этом отношении безразличны). Требовалось не только стереть память о предыдущих случаях избрания, но и предотвратить будущие попытки подобного рода, ведь новые пророки слишком хорошо знали, что процесс избрания вряд ли прекратится вместе с ними и что до тех пор, пока жива иудео-христианская цивилизация, сохраняется опасность того, что нынешних носителей мессианской идеи сменят новые, и чтобы избрание оставалось непреложным, необходимо разрушить фундамент, который делает его возможным. Поэтому евреи, страдающие «комплексом избранного народа», объединялись с носителями мессианской идеи, которые не желали быть кем-то избранными, а стремились сами встать в начале своего пути.
Существует, следовательно, прямая связь между универсализмом бытия избранного народа и исходной ситуацией униженности: только те, кого раньше не считали за людей, могут стать универсальным символом человеческого рода — уже по причинам чисто логического порядка. Известно, как Маркс реализовал эту связь, а также то, к чему это привело: во всех странах «победившего пролетариата» интеллигенция — та самая, которая провозгласила пролетариат мессианским классом, — была существенно ограничена в правах; дошло до того, что детям интеллигенции закрывали доступ в высшие учебные заведения: теперь дети рабочих учились в институтах, которые были созданы интеллигенцией. В России после Октябрьской революции с каждого плаката на массы смотрели типично интеллигентские лица основателей марксизма- ленинизма — но тех, кто действительно имел такие лица или хотя бы носил очки и другие атрибуты образованности, избивали до полусмерти, а то и до смерти, исключительно по причине их внешнего вида. Очевидна аналогия с гонениями евреев христианами на фоне изображенных повсюду сцен из Ветхого и Нового Завета (подобно тому как развитие европейской философии можно истолковать как исторический результат попытки освободиться от «еврея внутри себя», или от «обрезания сердца», о котором говорил апостол Павел, так эволюцию европейского искусства и, прежде всего, Ренессанса как его принципиально важного периода можно истолковать как стремление избавиться от лица еврея).
Несмотря на упомянутый горький опыт, евреи и юдаизированная европейская интеллигенция не отказываются от поисков «избранного народа». Впрочем, избрание «униженных и оскорбленных» всегда было сопряжено с практическими целями — поиском новых рынков сбыта для собственной интеллектуальной продукции, которая не находит спроса в культурно пресыщенной метрополии. В последнее время цели таких поисков становятся, по счастью, все более экзотичными: Китай, Камбоджа, Куба, Никарагуа. А также душевнобольные, как для Фрейда и Фуко, или индейцы Амазонии, как для Леви-Стросса, или деревья в лесах Германии, как для немецких «зеленых». В свое время не менее экзотическим, хотя и более рискованным, был выбор Лессинга и героев его книги: в качестве «обиженных» судьбой представителей общечеловеческого принципа они выбрали немцев — тех самых, которые провозглашали превосходство арийской расы.
Этот выбор, на первый взгляд довольно странный, в действительности имеет глубокие причины — прежде всего историко- философские: хотя теоретики превосходства арийской расы ставили частное (то есть арийскую идею) превыше общего (идеи человечества в целом), они обосновывали это превосходство апелляцией к чему-то более универсальному, чем человечество и его культура, — к идее космоса, объемлющего все живое и мертвое; арийцы, согласно их обоснованию, имеют привилегированную связь с этой универсальностью. И хотя теоретики арийского превосходства критиковали стремление к универсальному, они тем не менее продолжали иудео-христианскую теоретическую экспансию. Ницше был в этом отношении типичным просветителем — не только потому, что он, как уже было сказано, выстроил свою концепцию космоса на базе иудео-христианской традиции, но и в первую очередь потому, что он продолжал критическую тактику Просвещения, разоблачая разум как заблуждение. Лессинг подчеркивает это обстоятельство и напоминает читателю, что подлинным автором ницшеанского учения — и, стало быть, арийской идеи в ее интеллектуально приемлемой форме — являлся еврей, Пауль Рэ, которому, в отличие от Ницше, не хватало всего лишь верхоглядства, энергии, самодовольства и арийской крови, чтобы добиться славы.
Кроме того, Лессинг и его герои ценят арийство не за те случаи, где оно достигло успеха или сулит успех: так, в лице Максимилиана Гардена Лессинг представляет читателю тип еврея-карьериста, не вызывающий у него никакой симпатии. Скорее Лессинга привлекает трагическое арийство Ницше и Клагеса. Герой Ницше одиноки беспомощен; он, единственный сильный, противостоит заговору слабых, охватившему весь мир, и это делает его слабее самого слабого. Герою Ницше не остается ничего, кроме смерти, которую он любит и к которой стремится. Все евреи Лессинга являются ницшеанскими героями par excellence. В их окружении арийская идея выглядит трогательно беспомощной, вызывающей сентиментальное умиление — такой она, надо полагать, казалась многим в Германии после проигранной войны.
Есть, бесспорно, еще одна причина того, почему Лессинга привлекал антисемитизм ницшеанского арийца: в те времена, когда писал Лессинг, еврейство приобрело (особенно благодаря Ницше и Клагесу) грандиозное и провиденциальное значение по сравнению со всеми прочими историческими силами. Это значение было сугубо негативным и разрушительным, но это обстоятельство не имеет особого значения — скорее наоборот, если вспомнить призыв Ницше «жить опасно». У Ницше евреи стали движущей силой истории, без которой арийские народы закоченели бы в своей «любви к судьбе»; можно даже сказать, что евреи и есть та судьба, которую арийцам суждено возлюбить именно за то, что она сулит им погибель.
По сравнению с этой метафизической и космической миссией еврейства сионистский призыв, побуждающий евреев оставаться евреями и в то же время «стать как все прочие народы», или либеральный призыв отказаться от еврейства и тем самым стать как все прочие люди представляются по-обывательски ограниченными.
Подлинная трагедия евреев времен Лессинга, как и нашего собственного, состояла в том, что они все охотнее соглашались с антисемитскими утверждениями относительно своего исторического предназначения, но при этом утратили веру в свое избранничество и стремились как-то иначе реализовать свой «комплекс избранного народа». Судя по книгам Ветхого Завета, евреи той далекой эпохи считали ниже своего достоинства рассматривать себя в качестве униженных и оскорбленных. Оказываясь в положении побежденных или угнетенных, они всегда интерпретировали его так, словно «Бог ожесточил сердца их врагов» и «придал им силу», дабы наказать евреев за их грехи и измену. Христианство сохранило этот высокий пафос и объясняло преследования евреев тем, что они отказались признать Христа. Другие народы
