Парадигмы субъектности - Елена Владимировна Косилова
«В первую очередь мы займемся таким механизмом бегства от свободы, который состоит в тенденции отказаться от независимости своей личности, слить свое «я» с кем-нибудь или с чем-нибудь внешним, чтобы таким образом обрести силу, недостающую самому индивиду. Другими словами, индивид ищет новые, «вторичные» узы взамен утраченных первичных»[125].
И так он обосновывает то, что свобода вызывает тревогу. Поэтому человек всегда и стремится к свободе, и бежит от нее. В результате этого побега он присоединяется к общности, что может плохо кончиться: так возникают тоталитарные режимы. Мы видим, что Фрейд и Фромм в данном случае стоят на одной позиции: прежде чем вливаться в коллектив и общность, человек должен спросить себя, не отдает ли он тем самым свою свободу и высшее человеческое свойство — ответственность за свои поступки.
* * *
Тема 12. Интерсубъективность
Субъект как со-творец сферы интерсубъективности
Здесь мы снова вспомним Гуссерля и его понятие конституирования.
Рассмотрим порядок конституирования Других и себя. Все, что мы понимаем, конституируется нами. Оно конституируется в качестве имеющегося в наличности, в качестве имеющего смысл, в качестве того, что мы узнаем, понимаем, схватываем. Соответственно, настолько, насколько мы понимаем, что другой есть Другой, Другие конституируются нами. Под Другим здесь понимается другой человек, которого конституирующий субъект воспринимает как человека, в основном подобного себе (мы не будем обсуждать проблемы кросс-культурной компаративистики).
Как понимается иной человек? Как конституируется смысл Другого?
Мне кажется, Гуссерль в Картезианских размышлениях пошел здесь по тому пути, что Другой понимается как подобный — с одной, важнейшей, стороны, иной, с другой, тоже немаловажной, стороны, такой же.
«Прежде всего в Другом, данном в опыте, так, как он дан мне непосредственно и при углублении в его ноэматически-онтическое содержание (чисто как коррелят моего cogito, более детальную структуру которого еще только надлежит раскрыть), я обладаю трансцендентальной путеводной нитью»[126].
«То, что Другие конституируются во мне как Другие, — это единственно мыслимый способ, каким они способны иметь для меня смысл и значимость существующих и определенным образом существующих; если они обретают этот смысл в постоянном подтверждении, то, как я должен признать, они именно суть монады, однако исключительно в том смысле, в котором они конституированы: монады, точно так же в себе самих существующие, как я существую в себе самом (fur sich); затем, однако, в общности; следовательно (я настоятельно повторяю уже использованное ранее выражение) — в соединении со мною как конкретным Ego, как монадой»[127].
Мы видим, что для Гуссерля однозначно первично собственное ego, и он решает только одну задачу: как коллекционировать и описать миры, которые его окружают. Далее по тексту идет о том, что интерсубъективный мир монад — это не то же, что некий набор человеческих тел.
Для философов обычно пренебрежение онтогенезом. Из великих только Локк всерьез утверждал, что из истории понимания человеком какой-то идеи можно делать выводы о природе самой идеи. И то он оказался в историко-философском смысле опровергнут Лейбницем, а продолжены его мысли Беркли и Юмом в совсем ином направлении. Гегель очень хорошо писал о становлении индивидуального сознания, но умение брать у Гегеля только хорошее и при этом игнорировать его цельную систему ныне только появляется, и то неясно, стоит ли это делать, настолько там система важнее частей. Поэтому пристальное внимание к онтогенезу начинается с работ Фрейда, Пиаже и Выготского. А это та эпоха, которая отмечена презрением к философии. Философы реагировали на презрение естественников естественным же способом: они отмежевывались от них. В частности, они отмежевывались от психологизма, которого было много и у Фрейда, и у Пиаже. До сих пор для многих философов «психологизм» — это ругательство. Но как трактовать онтогенез субъекта без психологизма? Я пытаюсь сделать нечто подобное, но избавиться от психологии совсем мне не удается.
Первым Другим была мать, отношение к которой младенца отличается от его отношения к чему бы то ни было. Следующими Другими был социум ребенка (обычно семья). И это были те, кто учил его речи, учил обращаться с предметами, кто объяснял названия и назначения предметов. Эти же люди создавали ему самые первые, еще очень простые ценности: это хорошо, а это нельзя. Не обязательно говорить, что люди создали сознание в ребенке, в котором до этого не было сознания. Это весьма вероятно, но для нас сейчас это не обязательно. Нам важно лишь то, что Другие конституируются субъектом изначально не так, как предметы. Это те, кто стоял когда-то у истоков его собственного бытия.
Конечно, Гуссерль и не утверждает, что Другие конституируются как неживые предметы. Его мысль — что они конституируются как такие, которые подобны мне, а их Я подобно моему Я. Мне кажется, он в данном случае ошибся. Тот факт, что бытие субъекта определенным образом вторично по отношению к бытию Других — а это железный факт его онтогенеза — не может не сказываться во всех актах конституирования в течение всей жизни субъекта. Даже если сам он не ощущает ничего подобного, а это будет в том случае, если он ощущает свое бытие как самодостаточное, устойчивое, онтологически уверенное — даже тогда собственная изначальная вторичность по отношению к Другим дана ему бессознательно.
Субъект конституирует Других как со-творцов сферы интерсубъективности (смысловой сферы). Но не он первый творец ее, а они. Когда-то Другие — не те, конечно, которые сейчас перед субъектом, а другие Другие, но все-таки Другие — ввели его в эту сферу, а потом научили его быть ее со-творцом. Поэтому каким бы автономным субъект ни был, он всегда остается тем, кого научили быть со-творцом смысловой сферы.
Триадическая структура учредительного смыслового акта
Вопрос первичного смыслополагания стоит следующим образом. Может ли субъект — то есть свободно мыслящее существо — сам понять смыслы? Указание на свободное мышление не случайно. С одной стороны, свобода — это определение субъектности. С другой стороны, если бы у нас было что-то вроде мысленных рефлексов, инстинктов — тогда мы что-то могли бы знать без обучения. Но там, где мы свободны, инстинктов быть не может. Стало быть, то, что постигается свободно, постигается в ходе обучения, знакомства, проб. А все это у чело века происходит в социальной среде,
