Абсолютное Зло и другие парадоксы объективной этики - Илья Свободин
Здесь может скрываться отгадка определения свободы – нам надо попытаться определить свободу от противного, отталкиваясь от ее альтернатив. Каковы они? Самая очевидная – насилие людей. Значит свобода – отсутствие насилия? Да, но откуда берется насилие? Это следствие, или лучше наследие, законов живой природы, инстинктов. А откуда инстинкты? От окружающей физической реальности, ее законов. В совокупности, альтернативы свободы сводятся к детерминизму. Что это такое? Это регулярность, обусловленность, законосообразность в самом широком смысле, ибо все существующее проявляется постоянно, единообразно и регулярно. Регулярности мы мыслим как законы, а ощущаем как силы, поскольку через постоянство проявлений природных обьектов выражается их сущность. Можно говорить о детерминизме физическом, биологическом или социальном, соответственно характеру сил действующих на каждом из этих уровней организации материи.
Какова же противоположность детерминизма? Если детерминизм – это постоянство, свобода – переменчивость, детерминизм – предсказуемость, свобода – непредвиденность. Таких пар можно составить много – закономерность/случайность, причинность/самопроизвольность, ограниченность/беспредельность. Но самым общим свойством детерминизма является определенность. Что это такое? Хоть что-то определенное, хоть что-то позволяющее дать определение, сформулировать понятие, сформировать точку зрения. Значит свобода – полная неопределенность? Да. Однако, является ли противоположность определенности неопределенностью? И да, и нет. Да – понятно почему. А почему нет? Потому что противоположность чему-то – уже какая-то определенность, взаимосвязь, логическая детерминация. Отсюда вытекает, что свобода не может быть формально определена – даже от противного.
К свободе неприменимо само понятие «определение». Мы можем только стараться обьяснить как мы понимаем свободу. И это то, что люди делают в процессе договора, совместно познавая и преодолевая детерминизм. Однако, поскольку договор невозможен без общих оснований, на практике необходима хоть какая-то отправная точка для поиска согласия. Как же быть? Я думаю, вполне логично, очевидно и правильно, если договор начнется с определения понятия «договор», которое безусловно включает в себя отказ от всех видов насилия.
18 Истина и правда
Возможно, наши беседы кажутся вам не слишком убедительными. Это обьяснимо. Убедительны сложные научные тексты, с формулами и таблицами, ссылками и цитатами. Убедительны обстоятельные, трудные для понимания философские трактаты – ведь мир сложен, а значит недоступен непосвященным. И конечно, убедительны яркие художественные образы и железная логика. Ничего этого нет в наших беседах. Так можем ли мы считать обьективную этику убедительно обоснованной? Мне кажется да, ведь она опирается на то что наиболее правдоподобно и весомо для каждого человека – на здравый смысл и чувство свободы. Что касается упрощенной формы и языка наших бесед – мир конечно сложен, но именно поэтому для его обьяснения лучше использовать простые и ясные средства. В конце концов, наша цель – разобраться, понять.
Но если этика и кажется нам обоснованной, можно ли считать ее истинной? Для ответа надо выяснить, что значит «истинной». Однако, если мы спросим себя «что есть истина?», то увидим, что ответа на этот вопрос нет. Ибо не зная истины, мы не узнаем и какой ответ правилен. Выходит, истиной может быть все что угодно? Нет конечно! Как же быть?
Разобраться в вопросе можно, если сперва выяснить, зачем нужна истина. Затем, чтобы мы могли ей воспользоваться, могли действовать, могли менять мир в правильном направлении. Истина – то, без чего наши действия будут неправильными, иными словами сделают мир не лучше, а хуже. Вот почему вопрос об истине – не научный или отвлеченно-философский. Это прежде всего практический, и даже не столько практический, сколько моральный вопрос – ведь речь идет о нашей конечной цели. А значит, это не только истина говорит нам о верности этики, но и этика – о верности того, что мы считаем истиной.
Уже отсюда видно, что истина и свобода близки, ведь это именно свобода – то, к чему мы стремимся. Но свобода непознаваема, а истина не может быть непознаваема! В чем тут дело? В том, что истина – это та сторона свободы, которую мы видим, когда стараемся понять, познать мир. Можно ли познать истину? Да, но бесконечно малыми порциями – свобода гарантирует, что нам всегда будет что познавать. Если свобода вечно ускользает, истина остается с нами – как та часть знаний, в которых мы уверены на 100%. Есть такая притча. Ученик спросил учителя: Учитель, почему вы говорите, что мало знаете, ведь вы знаете намного больше меня? В ответ учитель нарисовал два круга – маленький и большой. Первый – твои знания, второй – мои. Заметь, чем больше я знаю, тем лучше я вижу, что не знаю еще больше. Итак, очередной парадокс, верный признак свободы. Чем больше мы знаем о мире, тем меньше мы о нем знаем, ибо чем больше мы знаем, тем ближе мы к свободе, а значит – тем менее понятным становится мир.
Как мы находим истину? Как мы знаем, что наши знания верны? Некоторые люди утверждают, что истина приходит им путем озарения или доносится голосом сверху. Однако более правдоподобно, что мы убеждаемся в ней своими глазами, а если глаз недостаточно, используем другие органы. Долгие наблюдения позволяют подметить повторы, выявить закономерности, придумать обобщения, и эти догадки и правда похожи на озарения. На некоторые закономерности можно опираться в размышлениях – так люди пришли к логике. Однако чувства, включая и чувство свободы, могут обмануть, а размышления – быть ошибочны. Как отличить личное субьективное мнение от обьективной истины?
Надо посоветоваться с другими – примерно так же, как это происходило при дележке хлеба. Не существует никаких более обьективных путей к истине, им просто неоткуда взяться. Соответственно, нет никакого абсолютного знания, постигнув которое можно стать навечно правым. Разум – продукт общества, наши знания всегда опираются на предыдущий опыт человечества, а любой наш результат будет переосмыслен грядущими поколениями. Весь храм знаний, что построило, строит и будет строить человечество – результат общего, непрерывного договора. Поэтому можно сказать, что критерий окончательной истины – всеобщее согласие, которое, очевидно, так же недостижимо, как и свобода.
Тем же самым заняты ученые. Они наблюдают, размышляют, ставят эксперименты, проверяют результаты, пишут статьи, обсуждают и – приходят к согласию. Вы скажете – а разве не существует самоочевидных истин? Например, в математике? Математика – лишь модель, она применима к реальности только в простейших случаях. Чем ближе к свободе, тем менее она применима, и с другой стороны, тем менее самоочевидны становятся ее истины. Математики уже добрались до такого уровня сложности, что вынуждены опираться на доверие и договор – разобраться в их построениях трудно им самим.
Договор требует этики. Свобода каждого иметь собственный взгляд на мир является необходимым условием поиска истины, потому что если бы у всех было одно мнение, мы бы никогда ничего не нашли. Однако своего мнения недостаточно, необходимо стремиться к согласию. Но достижимо ли согласие в принципе? Да – в том случае, если есть нечто общее для всех нас. Верно и обратное. Если свободные люди пришли к согласию, нечто общее нашлось, ибо только на основе чего-то обьективного возможно совпадение их уникальных, субьективных точек зрения.
А вдруг люди ошиблись и согласились с какой-то ерундой? Разве мало в истории подобных примеров? Да, и потому консенсус – лишь формальный критерий истины. Значит нужен и сущностный, формирующий основания для согласия. Некоторые считают им практику. Действительно, знания нужны чтобы применять их на практике. Но разве цель практики – доказать истинность знаний? Вовсе нет. Соответственно, почему бы некто не мог поставить себе цель, напротив, обмануть, выдать ложь за истину? Таких примеров тоже немало.
Отсюда следует, что не всякая практика, а лишь свобода, успешность движения к ней может быть сущностным критерием истины. Но подобная этичная практика
