Объясняя постмодернизм - Стивен Хикс
В итоге немец продал свою душу, потерял свое истинное «я» и свою идентичность: «Таким образом, средство спасения, указать которое я обещал, состоит в образовании совершенно новой самости, существовавшей прежде, пожалуй, только как исключение у отдельных лиц, но никогда как всеобщая и национальная самость, и в воспитании нации». Снова повторяя мысли Руссо, Фихте писал: «Посредством нового воспитания (мы хотим) образовать немцев к новой общности, которая во всех своих частях будет движима и оживлена одним и тем же единым настроем»[200].
Прежде всего образование должно было стать эгалитарным и универсальным, не таким, как прежнее, феодальное и элитарное: «Нам поэтому не остается ничего иного, кроме как распространить новое образование на все без исключения, что есть немецкого, так что оно будет не образованием какого-нибудь особого сословия, но образованием нации». Такое образование поможет в создании бесклассового общества: «…снимается и исчезает всякое различие сословий, и, таким образом, у нас возникнет ни в коем случае не народное воспитание, но собственное немецкое национальное воспитание»[201].
Настоящее образование должно начинаться с попытки подобраться к источнику человеческой природы. Образование должно оказывать «воздействие вплоть до корня действительных жизненных движений и устремлений». Именно в этом был главный изъян традиционного образования: несмотря на то что оно уже не полагалось на свободную волю студента, оно все еще взывало к его совести: «Я отвечу, что первое заблуждение прежнего воспитания и внятное признание им своего бессилия и ничтожности как раз и заключается в этом признании и расчете на свободную волю воспитанника». Принуждение, а не свобода – вот что лучше всего для студентов: «Новое воспитание, напротив, должно состоять как раз в том, что оно на почве, возделывание которой оно взяло бы на себя, полностью уничтожило бы свободу воли и в противоположность этому вырастило бы строгую необходимость решений и невозможность противоположного в воле, на которую с этих пор можно смело рассчитывать и на которую можно положиться»[202].
К сожалению, сложно сделать это в существующей жизненной ситуации, когда дети ходят в школу, но в конце дня возвращаются к подкупающим условиям дома и развращающему влиянию своего окружения. Ну а если они проходят обучение дома у наставника, то подобные влияния соблазняют их с самого утра. Фихте настаивал на том, что «важно, чтобы воспитанник с самого начала беспрерывно и целиком находился под влиянием этого воспитания и чтобы он был совершенно изолирован от общества и тем самым предохранен от всякого соприкосновения с ним»[203].
Как только дети отделены, учителя могут обратить внимание на внутренние личные качества. В своем эссе об образовании Кант, разумеется, настаивал на том, что «послушание является самой существенной чертой в характере ребенка, особенно ученика или ученицы»[204]. Однако Фихте понимал, что дети есть дети и, будучи детьми, они не станут налагать на себя обязательства по своей воле. Поэтому администрация школы должна решительно предписать ученикам исполнение определенного круга обязанностей: «Чтобы тем самым законодательство сохраняло высокую степень строгости и возлагало бы многочисленные обязанности. К последним… в экстренных ситуациях можно принуждать посредством страха перед посюсторонним (немедленным) наказанием; предусмотренные законом наказания должны быть исполняемы без всякого снисхождения и исключений»[205].
В частности, необходимо привить ученикам понимание того, что более сильный ученик должен помогать более слабым. При этом «он не должен ожидать какого-либо вознаграждения, поскольку по конституции все были бы равны в отношении работы и удовольствия, и даже никакой похвалы, поскольку господствующим образом мысли в общине является тот, согласно которому он всего лишь исполняет свою обязанность». Предугадывая идеи Маркса, Фихте верил в то, что школа должна быть уменьшенной моделью идеального общества: «В этой конституции, таким образом, из достижения большего совершенства и из приложенного для этого труда будут следовать только новый труд и работа, и именно самый прилежный будет обязан бодрствовать, когда другие спят, и размышлять, когда другие играют»[206].
В более широком смысле новое образование сможет искоренить любые личные интересы и внушить чистую любовь к долгу только из любви к долгу – такое чувство долга, о котором мечтали Руссо и Кант: «Поэтому на место этого себялюбия, с которым нельзя больше связывать ничего для нас хорошего, в душах всех, кого мы хотим причислять к немецкой нации, мы должны поставить и основать другую любовь, непосредственно направленную на добро как таковое ради него самого»[207].
Если система образования будет успешной, ее плодом станет строгая внутренняя дисциплина: «Его воспитанник происходит из него в урочный час как устойчивое и неизменное произведение этого его искусства»[208].
Но этого нравственного образования недостаточно. Опираясь на Хаманна и Шлейермахера, Фихте обратился к религии. «Питомец этого воспитания есть не просто член человеческого общества здесь, на земле, на короткий срок жизни, отпущенный ему, но он также есть звено вечной цепи духовной жизни как таковой, находящееся в более высоком общественном порядке, и, без сомнения, признается таковым и со стороны воспитания. Несомненно, образование, стремящееся охватить все его существо, должно также ввести его и в усмотрение этого более высокого порядка»[209].
Несмотря на то что Фихте считался мягким в вопросах религии в контексте лютеранской схоластики, Фихте настаивал на том, что образование также должно в значительной мере опираться на религию: «Правильно руководимый ученик доберется в попытках создать такой образ до конца и под конец найдет, что поистине ничего нет, кроме жизни, и именно духовной жизни, живущей в мышлении; и что все остальное существует не поистине, но только кажется существующим». Он поймет, что «только в непосредственном соприкосновении с Богом и непередаваемом истечении из него своей жизни научится находить жизнь, свет и блаженство, а в любом удалении из этой непосредственности – смерть, мрак и несчастье»; «…воспитание к истинной религии есть тем самым последнее предприятие нового воспитания»[210].
До сих пор программа образования Фихте включала всеобщее отделение детей, суровую авторитарную дисциплину, строгое понимание чувства долга, самоотверженность и тотальное погружение в религию. Это не очень похоже на модель либерального образования Просвещения.
Но программа Фихте этим не ограничивалась. Она также подразумевала важность этнической принадлежности. Только немец способен воспринять истинное образование. Немецкая система – это лучшее, что мир может предложить, это надежда на будущий прогресс человечества. Только немец, будучи «исключительным среди других европейских наций образом [имеет] способность и восприимчивость к такому образованию»[211]. Путь, которым идет Германия, является ориентиром для других стран Европы и в конечном счете для всего человечества. Либо немцы прислушаются к призыву Фихте
