Игорь Яковенко - Познание России: цивилизационный анализ
Тема параллелей культура «зоны» — культура архаики далеко не исчерпана. Можно было бы описать ритуалы инициационных испытаний, которым подвергают новичков («прописка»). Они также отсылают исследователя к глубокой архаике и раскрывают семантику тюремного мира, осмысливаемого как особый, специфически мужской мир, сакральное пространство, задающее культурный статус человека.
Подведем итог. «Зона» — ничто иное, как пространство, где главенствуют модели культуры и социальности каменного века и самых ранних стадий архаического государства.
Этот материк живет в теле российского общества, пропуская через себя пугающе большой процент граждан.
Отметим одну особенность нашей культуры. Обыденный язык буквально пронизан языком «зоны». Авторитеты, параша, западло, шмон, ксива, вертухай — все это вошло в русскую речевую практику. В этом же ряду стоит вторжение «блатной лиры» в пространство массовой культуры, телевизионные сериалы соответствующей тематики, справочные издания типа «Блатной Петербург» и т. д. Все это далеко не случайно. Перед нами более чем наследие тоталитарного режима. Общество болеет «зоной» и блатным миром. Феномен тюрьмы несет в себе особую, завораживающую притягательность. Такая притягательность амбивалентна, здесь присутствуют и страх, и тяга. В основе этого феномена лежит некий резонанс. «Зона» раскрывает подсознание общества. Выявляет мощь неизжитых раннеархаических слоев ментальности, которые актуализируются, реагируя на соответствующую феноменологию. На самом деле «зона» — один из ликов бытующей в русской народной культуре утопии Опонского царства. И тот факт, что сознание обычного массового человека откажется с этим согласиться, указывает на его конфликт с собственным подсознанием, которое заставляет неоправданно часто прибегать к словам и образам из, казалось бы, отторгаемой реальности.
Говоря о традиционном отношении к тюрьме, нельзя не упомянуть мифологию страстотерпчества, пакет культурных смыслов, связанный с представлением о сакральности, богоотмеченности всех тех, кто «претерпел», и парадоксальные отголоски мироотречной традиции. Так, для блатного тюрьма — храм, и тому есть объективные свидетельства. Сюжет распространенной наколки — церковь с несколькими куполами — получает следующее объяснение. Тюрьма осознается как храм, а количество куполов соответствует числу отсидок («ходок»). Суммарная семантика зоны, складывающаяся на пересечении преступной и большой культуры, обретает зыбкие очертания. То ли храм, то ли мужской дом и поле инициации, то ли монастырь, то ли обернувшаяся страшным ликом Земля обетованная.
О культуре «зоны» можно высказать следующее соображение. Известно, что поставленные в стрессогенные условия изолированные группы людей склонны выстраивать жесткие и достаточно примитивные, а значит, и архаичные структуры. Исходя из этого, культуру тюрьмы можно подверстать к некоторым универсальным характеристикам социогенеза. Однако практика взаимоотношений между заключенными в немецких концентрационных лагерях в период Второй мировой войны заставляет уточнить это положение. По воспоминаниям очевидцев известно, что там складывалась более «человечная» реальность, чем в советских лагерях. Иными словами, дело не в колючей проволоке. То обстоятельство, что российские граждане, попав в тюрьму, устойчиво воспроизводят архаические общественные структуры, свидетельствует о силе скрытых тенденций в нашей культуре.
Эволюция преступного сообщества. Специального внимания заслуживают принципы организации преступного мира, логика межгруппового взаимодействия, общие тенденции развития системы, включающей как асоциальный слой, так и большое общество. Здесь требуются теоретический подход и серьезный, выходящий за рамки публицистического пафоса анализ этих процессов, ибо развитие преступного сообщества вышло за любые мыслимые пределы, отпускаемые для социальной периферии, и превратилось в значимый фактор общественного развития.
В истории советской России преступные группировки существовали постоянно. Они могли быть сильнее или слабее, более или менее структурированы, но не исчезали никогда. Эти группировки всегда были склонны закреплять за собой «подведомственную» территорию. Так страна делилась на сферы влияния отдельных «семей». Местный лидер всегда был заинтересован в минимизации конфликтов с правоохранительными органами, отвечающими за «его» район. Этого можно было достигнуть, соблюдая некоторые неписаные правила игры61. Вместе с тем территориальные структуры преступного мира постоянно взаимодействовали между собой. В ходе такого взаимодействия каждый человек и отдельные группировки постоянно подтверждали и уточняли свой иерархический статус, а вместе они вырабатывали принципы и традиции «разборок», т. е. разрешения конфликтов. Иными словами, преступный мир формировал собственную социальность и жил по своим законам. Наряду с «нормальной» преступностью периодически возникали не признающие никаких законов дикие» группировки — «отморозки», наезжали «гастролеры» и т. д. В устойчивую жизнь преступного сообщества постоянно вносились опасные возмущающие воздействия. Это требовало высокой степени консолидации и эффективных методов самоорганизации. Надо сказать, что преступный мир демонстрировал устойчивость, системность, способность адаптироваться к изменяющимся условиям.
По мере созревания и разложения советского общества вне номенклатуры в структуре обираемых слоев последовательно рос удельный вес «нелегально состоятельных» лиц. Речь идет о представителях теневой экономики. Это цеховики, работники торговли и сферы обслуживания, спекулянты, владельцы подпольных авторемонтных мастерских и т. д. И бизнес, и имущественный статус этих людей были нелегальными и не защищались законом. Они Оказывались объектами «наездов», ограблений и поборов. Для лидеров теневой экономики оставался один выход — найти общий язык с местным «авторитетом» или «стать под крышу». Такова была логика событий.
Если объектом преимущественной эксплуатации преступным сообществом являлся нелегальный бизнес, то устойчивым противником — правоохранительные органы. Но как все структуры, живущие в условиях устойчивого позиционного противостояния, преступный мир и правоохранительное сообщество находятся в состоянии «диалектического взаимодействия». Их борьба есть не что иное, как особая форма диалога, взаимовлияния, проникновения одного в другое. Такая ситуация всегда несет в себе интенцию к снятию противостояния, к сближению позиций И срастанию. Социальные роли, диктующие непримиримое противостояние, могут превратиться в ширму, за которой вызревают согласие по широкому кругу вопросов и многообразное сотрудничество былых противников.
Преступное сообщество и правоохранительные органы (как часть госаппарата) в конце концов, способны договориться, взаимоувязать интересы и стратегию поведения по самому важному для них вопросу: относительно объекта преимущественного обирания, квот, методов и принципов «стрижки шерсти». Дело в том, что по мере развития теневой экономики госаппарат также превращает подпольный бизнес в объект обирания. Чиновники быстро осознали, что деньги, которые можно было «содрать» с теневых дельцов, не идут ни в какое сравнение с копейками, которые они могли получать путем лихоимства и мздоимства за счет простых тружеников. ОБХСС, участковые милиционеры, торговая инспекция, санинспекция, Котлонадзор, исполкомы, ГАИ и многие другие мелкие и средние нахлебники кормились вокруг любого частного предприятия.
На более высоком уровне, где выдавались лимиты на сырье и оборудование, закрывались глаза на нарушения законов и гасились эксцессы, приходилось платить, платить и платить. Чиновничье обворовывание частного предпринимательства формировалось параллельно с криминальным отчуждением части дохода. Таким образом, складывался механизм криминального перераспределения сверхприбыли частного бизнеса по двум каналам — в госаппарат и в преступное сообщество. Естественно, за эти деньги теневая и легальная ветви власти брали на себя определенные функции по защите, обеспечению, снятию конфликтов и т. д. Формирование мафии началось задолго до перестройки, которая лишь эксплицировала его и вывела на новые горизонты. В результате срастания бизнеса, существовавшего вне закона, криминального, разложившегося госаппарата и криминального сообщества в стране сложился слой, сочетающий функции власти и собственности. В общеисторической перспективе становление мафии было конкретной формой распада и архаического перерождения советского общества. Вопреки либеральным иллюзиям это общество перерождается в криминально-бюрократическую олигархию латиноамериканского типа.
