Критика цинического разума - Петер Слотердайк
Эти социал-демократические приверженцы тактики качелей и исполнители двойных ролей произносили, однако, множество твердых и уверенных слов, ратуя за оборонительный союз, направленный против фашизма, который формировался в 1932 году под грозно звучащим названием «Железный фронт» и должен был объединить СДПГ, профсоюзы, республиканский Союз железнодорожников и некоторые республиканские группы. Оссецкий уже тогда говорил о том, что этот фронт только в отдельных своих фрагментах заслуживает название железного, тогда как другие его участки «сделаны из более податливого материала, а некоторые и вовсе из теста»[379].
В 1932 году число безработных перевалило за шесть миллионов, из них 3,8 миллиона приходилось на Пруссию и почти полмиллиона на одну только столицу. Органы социального обеспечения зарегистрировали семь миллионов нуждающихся в помощи для того, чтобы пережить зиму. Кризис создал такой сценарий, в котором лишь одному из всех обманщиков, стратегов, исполнителей двойных ролей и авантюристов, заявляющих о своей готовности принять на себя ответственность, отводилась роль спасителя:
Столицу лихорадило. Каждую ночь в полицию сообщали о трупах. Иногда на их залитых кровью пиджаках был знак республиканского Союза железнодорожников, иногда – коммунистическая советская звезда, иногда – свастика, иногда – просто номер городского полицейского. Но чаще у них был только знак отчаяния на лице – та легкая зелень, которую вызывал газ, которого они надышались…
Достаточно было увидеть так близко всеобщую нищету и нужду, чтобы с легкостью подпасть под власть революционных идей. Все мнения и позиции упростились и свелись к одному: дальше так продолжаться не может! <…> Каждый самоубийца, которого выносили из его издающей сладковатый запах квартиры, казалось, вот-вот поднимется в последний раз на носилках и укажет пальцем на стоящую вокруг толпу зевак (Regler G. Op. cit. S. 178–182).
Теперь великая «сопричастность к государственному мышлению» начала приносить плоды. Тот, кто учился «мыслить во взаимосвязях», тот, кто изучал Великую Диалектику, проникался примером Наполеона и тренировался взирать на все с командной высоты, теперь обнаружил себя в положении листа, который трясется, опьяняясь, в одном ритме с «волей к мощи», заставляющей гусениц жрать его. Даже и собственное поражение тогда видится просто тактическим маневром. Реглер рассказывает об одном крупном профсоюзном деятеле, с которым он встретился в середине января 1933 года. Тот сказал, имея в виду Гитлера: «Дадим ему спокойно прийти к власти, и за восемь месяцев он отхозяйствуется». Подразумевалось: и тогда придем мы. Аналогичные образчики мышления существовали в коммунистической партии. В июле 1932 года председатель партии Тельман возмутился по поводу вопроса, который был задан функционерами СДПГ руководству КПГ, – думает ли оно всерьез о едином антифашистском фронте?
Гитлеровский сброд из офицеров и принцев заявил, что он хочет искоренить, повесить, обезглавить и колесовать коммунистическое движение. Неужели же, оказавшись перед этим фактом, перед лицом грозящей опасности превращения Германии в страну виселиц и костров, мы, коммунисты, не думаем всерьез об антифашистском, пролетарском едином фронте… (Dokumente zur Deutschen Geschichte, 1929–1933. S. 65).
Однако вопрос был поставлен правильно, а ответ был не свободен от лицемерия: ведь и те, кто задавал вопрос, и те, кто отвечал на него, уже давно говорили на языке двойного мышления и слишком хорошо знали, что каждый политик параллельно с тем, что он говорит, просчитывает варианты во второй плоскости. Единый фронт был для многих коммунистов серьезной фикцией, что они и сами очень хорошо видели насквозь вторым, циническим взглядом. Даже их протагонисты не «верили» в него реально. Как сообщает Карл Август Виттфогель, осенью 1932 года в Берлине разыгралась сцена, в которой дух стратегического цинизма проявился так ярко, как он не демонстрировался в самой что ни на есть ехидной сатире; в ней содержалось все, что составляет суть тех времен в целом: перерастание стратегического в сатанинское, кристаллизация «двойного» мышления в завершенный цинизм; постоянное притязание на правоту, обеспечиваемое «железной» позицией, сочетаемой с лавированием по ветру в реальной действительности.
Было празднование 7 ноября в посольстве на Унтер ден Линден. Этакое гала-представление с икрой, водкой и тому подобным. Я оказался рядом с Гроссом, Пискатором, Брехтом – не помню, они именно это были или нет, но кто-то того же сорта. Вдруг кто-то подошел и сказал: «Здесь Радек». Я оставил остальных, нашел Радека и спросил его – мы были уже знакомы…: «Знаете ли вы, что происходит здесь, в Германии?» – «Что?» – «Если все будет продолжаться так же, к власти придет Гитлер, и тогда – все пропало». – «Да, но вы должны это понять. Это должно произойти; немецкие рабочие должны принять на себя два года Гитлера» (Цит. по: Wasserzeichen der Despotie. Ein Portrait von Karl August Wittfogel, von Mathias Greffrath // Transatlantic. 1981. Febr. S. 37).
Это значило: Москва, ведя для виду пропаганду антифашизма, единого фронта и т. д., уже прикинула вторую линию поведения, которая позволила супертактику Радеку сделать ставку на Гитлера – как делают ставку на катастрофу. Таким образом можно было одновременно бороться с ним, но при этом находить и нечто хорошее в его вероятной победе: то, что он, как полагали, особенно годился для доведения системы до полного банкротства. Эта форма двойной стратегии придает коммунистической риторике в период кризиса 1932 года возбужденный тон – ведь чем хуже для «системы», тем лучше для тех, кто хочет стать ее наследником. В коммунистических «диагнозах» позитивистский дух великой тактики смешивается со злорадством и нескрываемым катастрофильным удовлетворением. Так, «Роте Фане» писала 1 января 1932 года:
Штормовой 1932 год!
– Капиталистический мир провожает 1931 год унизительным объявлением о своем банкротстве: сообщением чрезвычайной совещательной комиссии Банка международных расчетов (BIZ – репарационного банка)… которая… исследовала экономику и финансовое положение Германии. Нет никакого другого документа, вышедшего из-под капиталистического пера, который констатировал бы со столь неприкрытым пессимизмом закат капитализма и изображал бы в столь же мрачных красках его противоречия и явления, свидетельствующие о его загнивании… Но финансовое банкротство
