Свобода воли - Николай Онуфриевич Лосский
Толстой дал потрясающую картину мнимости изменений характера человека, несмотря на героическую борьбу его с собой, в духе учения Шопенгауера, утверждающего неизменность характера. И действительно, свойства характера были бы непреодолимы, если бы esse человека исчерпывалось его характером, как полагал Шопенгауер. В самом деле, всякая черта характера есть сверхвременный, отвлеченно-идеальный тип действования; поэтому если бы субстанциальное ядро я было системой этих сверхвременных типов, то характер человека был бы неизменен. Между тем, в действительности, подлинные, не мнимые изменения характера, вроде того, какое описано выше, встречаются. Отсюда следует, что глубинное я есть бытие, стоящее выше своей природы, т. е. выше своего эмпирического характера. Черты характера, типы действования оно может усваивать, но может и вновь отвергать их, само не будучи тожественным с этими типами, откуда и объясняется парадокс сверхвременности элементов характера и тем не менее изменений характера, принадлежащего данному индивидуальному я.
Нам предстоит таким образом теперь отдать себе отчет в том, что же это за особая сфера бытия, к которой принадлежит глубинное я. Эмпирический характер есть система определенных свойств, т. е. ограниченных содержаний, определенность которых обусловлена соотношением их друг с другом и с другими элементами мира той же сферы, согласно закону тожества, противоречия и исключенного третьего;[55] область мира, оформленную согласно этим законам, можно назвать сферой логически определенного бытия. Само строение этой сферы с очевидностью указывает на то, что ей не исчерпывается состав мира, так как множество содержаний, определенных идеальным (сверхвременным и сверхпространственным) взаимоограничением их всех в отношении друг к другу, не может само поставить себя таковым, но предполагает какой то объемлющий их источник происхождения их.[56]
Эта сфера, стоящая выше логически определенного бытия и, следовательно, не подчиненная законам тожества, противоречия и исключенного третьего (не в смысле нарушения этих законов, а в смысле неприменимости их) есть область металогического. К ней принадлежат Абсолютное, а также конкретно-идеальные начала, т. е. субстанциальные деятели, как носители творческой силы.[57] В самом деле, углубляясь в свое я, как то, что подлинно есть я, а не одно из моих проявлений, я нахожу в себе мощь проявиться в том или другом или третьем качественно определенном содержании, но сам я в этом своем аспекте бескачествен: влечения, говорит Иоэль, качественны, но воля, как творческий источник страстей, склонностей и влечений бескачественна (qualitätslos).[58]
Однако мы еще не дошли до конца. Я не есть только бескачественный носитель творческой силы. Взятое в этом своем аспекте оно не было бы индивидуумом, т. е. единственным, незаменимым и неповторимым звеном мира, имеющим определенное положение в составе всего мира и значение для всего мира. Этот верховный аспект я может быть выражен не иначе, как в целостной идее данного индивидуального я в неразрывной связи с целостной идеей мира; источником такой идеи может быть только Бог, Творец мира. Следовательно, эта идея индивидуума есть индивидуальное я не в том виде, как оно реально осуществит свою деятельность, а в том виде, который представляет идеальное назначение его; это — индивидуальное я, как образ Божий. Такой аспект я есть неэмпирический характер, не природа я, не φὐσις, а εἶδος (идея).
Между природой я, т. е. эмпирическим характером, и идеалом я существует следующее глубочайшее различие. Природа я, т. е. совокупность таких определенностей, как честолюбие, жадность и т.п., и т.п. есть тот момент я, который, будучи предоставлен самому себе, с принудительной необходимостью определял бы поведение человека. Идеально-совершенное я, т. е. образ Божий в человеке, входит в состав сущности человека иным способом: если бы он составлял природную основу человека и исчерпывал собой сущность человека, то все хотения и поступки человека с принудительно предопределенной необходимостью были бы идеально-совершенны и человек был бы автоматом добродетели. Вследствие внутренней противоречивости этого понятия приходится искать другого типа связи между образом Божиим в я и поведением я. Наблюдение над фактическим поведением легко обнаруживает характер этой связи: идеальный образ индивидуального я определяет должное направление поведения индивидуума, но долг есть не механизм, неуклонно осуществляющий определенный действия, а норма, которая может быть осуществлена, но может быть также и нарушена. Итак, образ Божий в человеке есть нормативная, а не природная сущность его; это индивидуальная норма поведения данного я, служащая ему путеводной звездой в жизни, но не основой, которая причинно производит проявления его. Первозданное я есть носитель этой нормативной идеи и силы воли, как бескачественной творческой мощи, которая свободна осуществлять норму в своих творческих актах или, наоборот, нарушать ее.
Таким образом довод Шопенгауера в пользу детерминизма, основанный на том, что все существующее имеет определенную сущность (не возможна «existentia» без определенной «essentia»), кажется убедительным лишь до тех пор, пока мы упускаем из виду описанное выше строение я: возможно существование (existentia), первозданно не имеющее essentiae, как принудительной природы (φὐσις), и наделенное лишь нормативной сущностью (εἴδος, как норма). Если такое первозданное я творчески осуществляет в пространственно-временной системе мира определенное реальное содержание бытия, если оно одобряет его и повторно реализует в аналогичных условиях, тогда в нем упрочивается привычное направление действования, и совокупность таких усвоенных типов действования образует эмпирический характер данного я. Таким образом, эмпирический характер не есть нечто данное нам свыше; всякое я само создает свой характер, постепенно вырабатывает его. И не только характер, но отчасти и тело свое мы формируем, приобретая привычку действовать по определенному шаблону.
Сообразно сказанному, эмпирический характер индивидуума есть совокупность правил действования, усвоенных им самостоятельно, а не навязанных извне. Здесь перед нами автономия индивидуума, состоящая в том, что он сам вырабатывает себе правило поведения и сам может отменить его. Кантианское учение об автономии нравственного характера мы распространяем на весь характер индивидуума.
Поскольку я осуществляет свое идеальное назначение и вступает в любовное отношение к Богу и миру, положительная свобода его возрастает, как будет показано ниже. Наоборот, поскольку я в каком-либо отношении отчуждается от Бога и мира, творческие силы его, как будет показано ниже, убывают, а вместе убывает и положительная свобода его, на первый план выступает та или иная односторонне разросшаяся черта эмпирического характера, напр., честолюбие, скупость и т. п., и поведение человека начинает приобретать видимость мертвой предопределенности, видимость утраты автономии.
Ошибка
