Эрик Хоффер - Истинноверующий. Мысли о природе массовых движений

В практике массовых движений «театр для себя» играет, пожалуй, более постоянную роль, чем какой-либо другой фактор. Даже когда исчезают вера и возможности убеждения или принуждения, театр сохраняется. И нет сомнения, что постановки массовых движений — демонстрации, парады, церемонии, ритуал — в каждом сердце находят отклик. Зрелище массового спектакля захватывает даже наиболее уравновешенных людей. Не только участников его, но и зрителей. Очень возможно, что неудовлетворенные люди сильнее реагируют на мощь и блеск массового спектакля, чем люди, духовно удовлетворенные. Желание убежать от своего неполноценного «я» или хотя бы замаскировать его развивает у неудовлетворенных людей актерство и одновременно — готовность отдаться полностью импонирующему им массовому зрелищу. (85:)

При возникновении массового движения кажется, что оно борется за настоящее против прошлого. Оно рассматривает существующие порядки и привилегии как вмешательство дряхлого отвратительного прошлого в чистое настоящее. Но чтобы освободиться от мертвой хватки прошлого, требуется предельное единство и безграничное самопожертвование. Это значит, что народ, призванный свергнуть прошлое для освобождения настоящего, должен с энтузиазмом навсегда и во всем отказаться от настоящего. Абсурдность такого положения очевидна. Поэтому с дальнейшим развитием неизбежен перенос ударения: первоначальная цель — настоящее снимается со сцены, а его место занимает потомство — будущее. Больше того, настоящее отталкивают назад, как нечисть, и валят в одну кучу с ненавистным прошлым. Таким образом проводится граница борьбы между тем, что было и что есть, с одной стороны, и тем, что будет, — с другой.

Потерять жизнь — значит потерять только настоящее, а когда теряется исковерканное, ничего не стоящее настоящее, то ясно, что теряется немногое.

Массовое движение не только изображает настоящее чем-то ничтожным и жалким, но и умышленно делает его таким. Оно выкраивает образчик индивидуального существования — сурового, тяжелого, полного запретов и скучного; осуждает удовольствия и комфорт и превозносит суровую жизнь. Массовое движение рассматривает самое обыкновенное настоящее как нечто тривиальное и даже недостойное, а поиски личного счастья изображает чем-то безнравственным. Наслаждаться — по установке массового движения — значит иметь дело с врагом, т. е. с настоящим. Главная цель проповедуемого (86:) большинством движений аскетического идеала — распространение презрения к настоящему. Кампания против семьи и обыкновенных человеческих желаний — это очередные попытки оторвать пальцы человека от настоящего, за которое он цепко держится. И когда такая жизнь, безрадостная в личном отношении, проходит на ярком и драматическом фоне грандиозного коллективного зрелища, — это еще больше подчеркивает никчемность и ничтожность личной жизни.

Невыполнимость многих целей, которые ставит себе массовое движение, тоже является частью похода против настоящего. Ведь все, что практически возможно и выполнимо, есть часть настоящего. И предлагать что-нибудь практически выполнимое — значит обещать что-то в настоящем, т. е. примирять нас с ним. Вера в чудеса, например, заключает в себе отказ от настоящего и вызов ему. Когда Тертулиан сказал о Христе: «И Он был похоронен и потом воскрес; это — правда, ибо такое невозможно», — тем самым он показал кукиш настоящему. Наконец и мистицизм массового движения — тоже средство принижения настоящего. Мистицизм этот рассматривает настоящее как смутное и искаженное отражение огромной неизвестной жизни, которая находится позади нас; настоящее же — тень и иллюзия.

Пренебрежительного отношения к настоящему не может быть без твердой надежды на лучшее будущее. Как бы ни жаловались на низость нашего времени, мы неизбежно вынуждены мириться с нашим существованием, каким бы трудным и убогим оно ни было, если наше будущее не обещает быть лучше настоящего.

Все массовые движения стараются унизить настоящее, изображая его ничтожным шагом к славному будущему, простым половичком на пороге золотого века. Для (87:) религиозного движения настоящее — что-то вроде места ссылки, юдоль печали, ведущая в царство небесное; для социальной революции — это убогая почтовая станция на пути к Утопии; для национального движения — это недостойный эпизод, предшествующий конечному триумфу.

Конечно, верно, что позитивная надежда, вызываемая яркой картиной великолепного будущего, более могучий источник смелости и самозабвения, чем негативная критика настоящего. Массовое движение даже тогда, когда оно не ведет борьбы не на жизнь, а на смерть с существующими порядками и положениями, настраивает сердца и умы своих последователей на будущее. Самопожертвование, требующееся для объединенных действий и взаимной помощи, невозможно без надежды. Если у нас ничего нет, кроме настоящего, мы захватываем все, что можем, и стараемся это удержать. Мы плаваем по океану, имя которому Ничто, цепляемся за любую крохотную щепку так, как будто это древо жизни. С другой стороны, когда у нас все еще впереди, нам легче делиться тем, что имеем, и отказываться от общедоступных преимуществ. Поведение членов группы Доннера[61] во времена, когда у них была надежда, и позднее, когда они ее утратили, хорошо иллюстрирует зависимость духа коллективности и солидарности от надежды. Те, у кого нет надежды, разделены и гонимы к крайнему эгоизму. Общее страдание само по себе, когда оно не сопровождается надеждой, не объединяет и не вызывает взаимного сочувствия. Евреи в египетском рабстве были «сбродом задир и сплетников», и чтобы их объединить, Моисей должен был дать им надежду на обетованную землю. Тридцать тысяч отчаявшихся людей в концлагере Бухенвальда не смогли создать никакой формы объединенного действия и не проявили никакой готовности к самопожертвованию. Там, в Бухенвальдском концлагере, было больше жадности и безжалостного эгоизма, чем в отравленном жадностью свободном обществе. «Вместо выяснения способов, какими можно было бы помогать друг другу, они употребляли всю свою изобретательность на то, чтобы властвовать и угнетать друг друга»[62].

Для умаления настоящего может использоваться и прославление прошлого. Но только это прославление должно быть связано с большими надеждами на будущее, в противном случае прославление прошлого может привести к осторожному отношению к настоящему, а не к тому крайнему отрицанию настоящего, которого хочет массовое движение. Таким образом, сначала массовое движение поворачивается к прошлому спиной, но в конце концов оно рисует яркую картину далекого великого прошлого, картину чаще неверную, хотя и правдоподобную. Религиозные движения возвращаются в прошлое до дня сотворения мира; социальные революции говорят о золотом веке, когда люди были свободны, равны и независимы; националистические движения воскрешают или просто придумывают воспоминания о прошлом величии. Такое ударение на прошлом происходит не от одного желания показать законность движения и незаконность предшествующего ему порядка, но также из стремления показать настоящее как простой переход от прошлого к будущему[63].

Знакомство с историей дает нам чувство исторической преемственности. Имея яркое представление о прошлом и будущем, истинноверующий видит себя частью (89:) чего-то такого, что бесконечно простирается назад и вперед — чего-то вечного. За настоящее он может не держаться (как и за собственную жизнь) не только потому, что оно ничего не стоящая вещь, за которую и держаться-то нечего, но еще и потому, что оно не начало и не конец всего. К тому же яркое представление прошлого и будущего лишает настоящее его реальности: настоящее превращается как бы в звено процессии или парада. Последователи массового движения видят себя марширующими с барабанным боем, с развернутыми знаменами. Они — участники волнующей драмы, разыгрываемой перед гигантской аудиторией: перед прошлыми и будущими поколениями. Это позволяет им ощущать, что они больше себе не принадлежат, что они актеры, играющие роль, а дела их — не действительность, а «представление». Их собственная смерть становится для них жестом, актом притворства.

Пренебрежительное отношение к настоящему способствует пророчеству. Из хорошо приспособленных к жизни людей выходят плохие пророки. С другой стороны, те, кто воюет с настоящим, лучше замечают ростки будущего и лучше видят семена перемены и возможности небольших начинаний.

Приятная жизнь не позволяет нам заметить возможность резких перемен. Мы крепко держимся за то, что называем нашим здравым смыслом, нашим практическим взглядом на вещи. Фактически это только названия нашей всепоглощенности настоящим. Ощущение собственного приятного, безоблачного существования так сильно, что другие реальные вещи, непосредственно нам угрожающие, кажутся смутными и невозможными. Когда же случается, что привычный уклад жизни ломается, именно они, так называемые практичные люди, захваченные (90:) врасплох, выглядят нереалистами-мечтателями, цепляющимися за уже несуществующее.