Игорь Яковенко - Познание России: цивилизационный анализ
Заложный мертвец, русалка, еврей, соседка колдунья, богач-кровопийца, враг народа, коррупционер, лицо кавказской национальности — суть номинации единого и вечного персонажа русского традиционного космоса: вредоноса. Это он ответственен за все несчастия и невзгоды, от него все напасти. Это он способен абсолютно на все. Это он потребляет в ритуальных целях кровь христианских младенцев и плетет заговоры с целью извести Святую Русь. Как пишет А. Ахиезер, еврей — это просто ярлык для тренировки манихейского сознания. Между 1917 и 1946 гг. вредоноса звали «враг народа»224. В 1947 г. традиционалист с чувством глубокого удовлетворения уяснил для себя, что враг народа, все- таки, еще и еврей.
Как полагает В. Дольник, толпа ненавидит жертву225. Часто это так, но не всегда. Ситуация сложнее, а жертва — особый феномен. Во многих случаях отношение к ней амбивалентно, включает в себя и скорбь, и парадоксальное сопереживание, и священный ужас.
К примеру, вот описание принесения в жертву невинных детей в долине Хукаванг (Бирма). Мальчики или девочки похищались в августе перед началом сбора риса. Ребенка с петлей, накинутой на шею, водили по деревне, отсекая в каждом доме по одной пальцевой фаланге и натирая кровью котел для приготовления пищи. Затем привязанную к столбу посреди деревни жертву постепенно умерщвляли, нанося несильные удары копьем. Иными словами, приносимый в жертву ребенок общими усилиями подвергался долгой и мучительной смерти. После убийства жители всей деревни плясали вокруг платформы, на которой стояла корзина с плотью убитого, выставленной как жертва духам, и рыдали одновременно226.
Человек из толпы испытывает восторг, среди прочего, потому, что чувствует, понимает, знает — жертвой мог оказаться и он сам. На сей раз, снова пронесло. А пронесло потому, что жертвой оказался другой. В каком-то смысле ее гибель принесла спасение человеку толпы. И это счастье, рождение заново, сплочение нас, всех выживших, вокруг ритуала, палача и жертвы, которую потом, дома, наедине, можно и пожалеть. К однозначной ненависти все не сводится.
Существует проблема вины жертв террора. Проблема эта вырастает из того, что формально жертв обвиняли в чудовищных, маловероятных, а часто и невыполнимых преступлениях. Вот что пишет об этом участник событий Вальтер Кривицкий:
Я пересказываю эти фантастические… факты не для того, чтобы развлечь читателя. Я подкрепляю мое утверждение о том, что в ОГПУ в ходе чисток было утрачено само понятие вины. Причины ареста человека не имели ничего общего с предъявленными ему обвинениями227.
Иногда рассматриваемый нами парадокс разрешают через ритуальное прочтение вины. Так, в частности, об этом пишет Ахиезер. Здесь есть зерно истины. Сравним с понятием «зашкворился» в культуре «зоны». Человек, по незнанию севший на место, предназначенное для «козлов», т. е. париев, или взявший в руки предмет, используемый козлом, «зашкворивается». Иными словами, превращается в парию. Это ситуация из области контагиозной магии. Изначально парии — презренны как нарушители табу. Зашкворившийся ни в чем не виновен. Произошедшее воспринимается как несчастный случай. Так же может мыслиться и вина жертв террора. Но этим дело явно не исчерпывается. Объяснение приходит на путях осмысления актов террора как системы ритуальных убийств. Здесь надо обратиться к проблеме систематики ритуала. Это — специальная проблема.
Выделим две наиболее значимые для нас категории: ритуал умилостивления сил природы и ритуал избиения вредоносов.
Собственно говоря, категории эти близкие и взаимопроникают. В первом случае жертва не мыслится в какой-либо связи с источником бед, и в жертву может быть принесен ребенок царя, праведник. А во втором случае она трактуется как непосредственный источник напастей. Иными словами, в остро критической ситуации культура требует умилостивления сил природы. И здесь вопрос о вине снимается или отходит на второй план. Если жертва виновата — она избита как вредонос, а если нет — принесена в умилостивление сил природы. Там, Господь разберется.
В культуре террора наблюдается особый феномен снятия проблемы вины, или презумпция «вины» априорной, что одно и то же. Основания идеи априорной вины могут быть разными: классовое, этническое, попадания в кластер «чужие» при делении мира на наши/не наши, живые/не жить, люди (т. е. наши)/оборотни.
Возьмем, к примеру, классовое основание. Король виновен априорно тем, что он король, а не за какие-то действия. «К чему формальности, заявлял Сен-Жюст, если известно что вообще «царствовать без вины нельзя», соответственно, «всякий король — мятежник и узурпатор», значит, монарх виновен по определению»228. Его убийство — человеческое жертвоприношение, угодное богам. Мало того, с убийством царя мир пресуществляется, ибо при этом падут силы зла. И тут надо сказать следующее. Мы ничего не поймем в проблеме террора, пока не осознаем глубочайший креативный, космизирующий смысл принесения вредоноса в жертву. В архаическом сознании человеческое жертвоприношение — акт творения космоса, упорядочивания дикой, враждебной природы, преодоления хаоса.
ИНВЕРСИОННОЕ МЫШЛЕНИЕ И ТЕРРОР
Рациональное новоевропейское сознание, обращающееся к этой теме, заходит в тупик. Так, А. Ахиезер неоднократно подчеркивал поражавший его феномен — иррациональную уверенность российского массового сознания в том, что победа над одним врагом, избывание одного, переживаемого как недолжное, состояния общества, осознается как путь к неизбежной победе желанного и истинного, как дорога в Благу. В то время, как возможны третьи и четвертые варианты состояния, не менее, если не более, тягостные и неприемлемые, чем первое229. Все абсолютно бесспорно, но русская душа этот ход мысли не приемлет. На уровне рационального дискурса носитель традиционной ментальности может даже согласиться. Но в неподотчетных реакциях и положенностях живет уверенность в том, что как только сгинет ненавистное, вражеское, дьявольское, так расцветут сады и заколосятся колосья…
Здесь мы имеем дело с дуалистическим, триггерным мышлением, предполагающим два, и только два, состояния Вселенной, маркированные как должное и недолжное. Третьего не дано. Выход из остро переживаемой как недолжное актуальности означает автоматическое обретение Должного. Вторая идея связывает недолжное состояние с властью, силой, могуществом тотема Зла. Разрушение этого тотема пресуществляет Вселенную.
А. Левандовский приводит воспоминания В. Фигнер о первой реакции в кругу революционеров на известие о гибели Александра II:
Я плакала, как и другие… ужасы тюрьмы и ссылки, насилия и жестокости над сотнями и тысячами наших единомышленников, кровь наших мучеников — все искупала эта минута, эта пролитая нами царская кровь; тяжкое бремя снималось с наших плеч, реакция должна была кончиться, чтобы уступить место обновлению России.
Дальше следуют примечательные слова историка:
Радость, вызванная у народовольцев ощущением возмездия, отмщения самодержцу, по-человечески понятна. Но вот их надежды на светлое будущее… Почему, ну почему изуродованный труп царя должен был знаменовать собой начало «обновления России»?230
Вера Фигнер являет собой чистый пример дуалистического манихейского сознания. Царь для нее — инкарнация Дьявола. Сатана, явленный во плоти. С его убийства и начинается чудесный, не имеющий никакого отношения к аргументам рационального порядка, мистический акт пресуществления мира. Во все времена перед сознанием манихея стоит «очередная», а на самом деле последняя задача, разрешение которой покончит со всеми ужасами бытия и откроет Вечность. Добить царизм, победить мировой империализм, добить КПСС, скинуть «оккупационный режим», перебить красно-коричневых и т. д. и т. д.
Вернемся к реакции Веры Фигнер на гибель царя-освободителя. Она вам ничего не напоминает? Вспомним русскую сказку. Убит Враг (Кощей, Чудище заморское), и открылись темницы, и вышли все томящиеся в них. Убит волк, и из его живота выскакивают несчастные козлята. Убийство сил зла созидательно, как ключевой акт на пути к пресуществлению Вселенной, это закодировано на уровне культурной матрицы. А убийство самых главных, последних носителей зла само по себе освободит мир и откроет новую, прекрасную жизнь.
В публицистике определенного лагеря сложилась целая литература о кознях инородцев. Вспомним клич «паны режут бояр», прозвучавший в 1606 г. Кто из поднявшихся проверял, режут ли паны бояр в день восстания против Самозванца, когда было вырезано 1700 поляков. Паны должны и не могут не резать бояр. Клич сегодняшнего лабазника «бей черножопых» апеллирует к сходным инстинктам. Ровно по тем же основаниям потенциально опасен/виновен всякий чужой, непохожий, урод.
Таким образом, в превращенных терминах (наказуемого деяния, вины, преступления, ответственности) осмысливается процесс выбора объекта для ритуала жертвоприношения. А выбирают его так же, как ранее определяли заложного покойника.
