Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма - Славой Жижек
Если вернуться к шутке о Рабиновиче, то сегодня легко представить похожий разговор между финансовым управляющим из Евросоюза и Рабиновичем-киприотом: «Для паники у нас есть две причины. Во-первых, мы боимся, что ЕС просто бросит Кипр и позволит нашей экономике рухнуть…» Чиновник перебивает его: «Можете нам поверить, мы вас не оставим, а будем жестко контролировать и советовать, что вам делать!» «Вот-вот, – спокойно отвечает Рабинович, – это и есть вторая причина». Такая патовая ситуация – самая суть печального положения Кипра: он не может рассчитывать на экономическое процветание ни без Европы, ни вместе с ней. Оба варианта хуже, как сказал бы Сталин. Вспомните злую шутку из фильма Любича «Быть или не быть»: когда офицеру-нацисту задают вопрос о концлагерях в оккупированной Польше, «концентрационных дел мастер Эрхардт» отвечает: «Мы занимаемся концентрацией, а поляки отдыхают в лагерях». Нельзя ли сказать то же самое о европейском финансовом кризисе? Сильная Северная Европа во главе с Германией занимается концентрацией, а ослабленный и уязвимый Юг живет в лагерях. Так на горизонте вырисовываются контуры разделенной Европы: ее южная часть будет все больше превращаться в территорию с дешевой рабочей силой, пригодную для аутсорсинга и туризма и находящуюся за пределами государства всеобщего благосостояния с его социальной поддержкой. Словом, разрыв между развитым миром и отстающими странами отныне проходит и по самой Европе.
Этот разрыв отражен в двух основных историях о Кипре, напоминающих две похожие истории о Греции. Во-первых, есть, так сказать, немецкая история: свободное расходование средств, накопление долгов и отмывание денег не может продолжаться бесконечно. И есть кипрская история: жесткие меры Евросоюза сродни новой немецкой оккупации, которая лишает Кипр его суверенитета. Обе эти истории ошибочны, а предполагаемые ими требования немыслимы: Кипр по определению не способен погасить свой долг, а Германия и ЕС не могут продолжать закачивать деньги в его бездонную финансовую дыру. Ни в одной из этих историй не акцентируется ключевой факт: если неконтролируемые банковские спекуляции могут привести к банкротству целую страну, значит, что-то не так с самой системой. Кипрский кризис – отнюдь не буря в стакане маленькой маргинальной страны, а симптом болезни всей системы ЕС. Именно поэтому решением должно быть не просто более строгое регулирование для предотвращения отмывания денег и прочего, а (как минимум) радикальное изменение всей банковской системы и, осмелюсь сказать, своего рода национализация банков. Урок, который нам следует извлечь из финансовых крахов в разных странах мира, начавшихся в 2008 году (Уолл-стрит, Исландия и т. д.), очевиден: всю систему финансовых фондов и транзакций, от вкладов физических лиц и пенсионных накоплений до всевозможных деривативов, необходимо как-то взять под общественный контроль, упорядочить и сделать регулируемой. Возможно, это покажется утопией, но на самом деле утопия – считать, что нам удастся обойтись мелкими косметическими изменениями.
Однако здесь таится одна фатальная ловушка: упомянутая национализация банков не должна быть компромиссом между наемным трудом и производительным капиталом против власти финансов. Дефолты и кризисы явно напоминают нам о том, что циркуляция капитала – не замкнутый цикл, способный полностью себя поддерживать; другими словами, эта циркуляция указывает на реальность производства и продажи настоящих товаров, удовлетворяющих настоящие потребности людей. Но более тонкий урок дефолтов и кризисов состоит в том, что к этой реальности нет возврата: вся риторика в духе «давайте вернемся из виртуального пространства финансовых спекуляций к реальным людям, которые производят и потребляют» вводит в глубокое заблуждение; это идеология в чистом виде. Парадокс капитализма в том, что вы не можете выплеснуть грязную воду финансовых спекуляций и сохранить здорового младенца реальной экономики: грязная вода есть «кровоток» этого здорового младенца.
Теперь мы знаем, кто такой Джон Голт!
Этот парадокс ощутимо проявился осенью 2013 года как приостановка работы правительства США. Что в действительности представлял собой этот «шатдаун»? В середине апреля 2009 года я отдыхал в номере отеля в городе Сиракьюс, штат Нью-Йорк, и переключался между двумя каналами: PBS, где шел документальный фильм о великом американском фолк-певце и левом активисте Пите Сигере, и Fox News, транслировавшем репортаж об антиналоговой акции «чайной партии»[6] в Остине, штат Техас, где другой фолк-певец исполнял антиобамовскую популистскую песню, полную жалоб на то, как Вашингтон обременяет налогами простых трудяг, чтобы кредитовать богатых финансистов с Уолл-стрит. Эти два певца были на удивление схожи: оба выражали антиноменклатурное популистское недовольство эксплуатацией со стороны богачей и государства, призывая к радикальным мерам, включая гражданское неповиновение. Все это служит еще одним болезненным напоминанием о том, что (по крайней мере с точки зрения формы организации) современные радикальные правые популисты необыкновенно напоминают старых леворадикальных популистов. Разве сегодняшние группы христианских сурвивалистов-фундаменталистов, имеющие полулегальный статус и видящие главную опасность для своей свободы в репрессивном государственном аппарате, не организованы примерно так же, как «Черные пантеры» в 1960-е годы? И те и другие – воинственные группы, готовящиеся к решающему сражению. Как долго будет работать эта мáстерская идеологическая манипуляция? Как долго будет ядро «чайной партии» цепляться за фундаментальную иррациональность своей повестки защиты интересов простого работящего народа путем предоставления привилегий «богатым эксплуататорам», тем самым буквально противодействуя собственным интересам?
Некоторые еще помнят пресловутые коммунистические тирады против буржуазной «формальной» свободы. Несмотря на всю их нелепость, в этом разграничении «формальной» и «настоящей» свободы было зерно истины. Директор компании во время кризиса имеет «свободу» уволить рабочего А или Б, но не свободу изменить ситуацию, вынуждающую его делать такой выбор. Как только мы посмотрим на дебаты об американской системе здравоохранения с этой стороны, «свобода выбора» предстанет перед нами в ином свете. Действительно, значительная часть населения будет фактически избавлена от сомнительной «свободы» беспокоиться о том, кто покроет их лечение, и разбираться в хитросплетениях финансовых и прочих решений. Имея возможность принимать базовое медицинское обслуживание как само собой разумеющееся, полагаться на него, как мы полагаемся на водоснабжение, не занимаясь выбором компании-поставщика, люди просто смогут уделять больше времени и энергии другим делам. Урок, который здесь следует усвоить, заключается в том, что свобода выбора работает лишь в том случае, если существует сложная совокупность правовых, образовательных, этических, экономических и других условий, служащая невидимым плотным фоном реализации нашей свободы. Именно поэтому в качестве примера противоядия идеологии выбора нужно приводить страны вроде Норвегии: хотя все ее основные агенты уважают базовый общественный договор и крупные социальные проекты осуществляются сообща, социальная продуктивность и динамика находятся на чрезвычайно высоком уровне, решительно опровергая расхожее представление о том, что подобные общества должны стагнировать.
Немногие знают (и еще меньшее число людей способны оценить иронию этого
