Джаред Даймонд - Мир позавчера. Чему нас могут научить люди, до сих пор живущие в каменном веке
Однако в большинстве случаев утрата языка сегодня происходит в результате более незаметного процесса, как в случае с ротокас. С политическим объединением на территории, заселенными оседлыми воюющими между собой племенами, приходят мир, возможность свободно перемещаться, перекрестные браки. Молодые люди в поиске экономических возможностей покидают свои деревни, где говорят на туземном языке, и переселяются в городские поселения, где число носителей их родного языка значительно уступает числу людей из других племен и где потребность в общении друг с другом не оставляет иного выбора, кроме как говорить на языке большинства. Увеличивающееся число супружеских пар, куда входят представители разных языковых групп, заставляет супругов говорить между собой на языке большинства; ему они обучают и своих детей. Даже если дети к тому же обучаются языкам своих родителей, в школе они должны пользоваться языком большинства. Те люди, которые остаются в родных деревнях, обучаются ему ради престижа, власти, возможности торговать, для общения с внешним миром. Предприятия, газеты, радио, телевидение пользуются исключительно тем языком, которым владеет большинство работников, потребителей, рекламодателей и подписчиков.
Обычным результатом является то, что молодые представители меньшинств становятся билингвами, но их дети уже одноязычны и говорят на языке большинства. Передача языков меньшинств от родителей детям прерывается по одной из следующих причин (или по обеим сразу): родители хотят, чтобы их дети овладели языком большинства, чтобы преуспевать в школе и на работе; дети не хотят говорить на языке родителей и желают знать только язык большинства, чтобы понимать телепередачи, объяснения учителей и разговоры своих приятелей. Я видел, как это происходит в Соединенных Штатах с семьями эмигрантов из Польши, Кореи, Эфиопии, Мексики и многих других стран: все дети учат английский и не хотят учить язык родителей. Постепенно оказывается, что на языках меньшинств говорят только старики, пока последний из них не умрет. Уже задолго до конца язык меньшинства вырождается, утрачивая грамматическую сложность и теряя забытые слова, в то время как в язык проникает все больше иностранных слов и грамматических конструкций.
Из 7,000 языков мира некоторые подвергаются гораздо большей опасности, чем другие. Главным критерий того, в какой степени язык под угрозой, это передается ли он все еще от родителей детям; когда такая передача прекращается, язык обречен, даже если пройдет еще 90 лет, пока будет жив последний человек, с детства знающий язык: с ним вместе язык умрет. Другие критерии — численность носителей языка, доля его носителей в общей численности населения, признан ли он официально в качестве государственного или регионального. Важно также отношение носителей к собственному языку (гордятся они им или пренебрегают), присутствие большого числа чужаков, говорящих на других языках и подавляющих местные языки (как это было в случае русской колонизации Сибири, притока непальцев в индийский штат Сикким и индонезийцев в индонезийскую часть острова Новая Гвинея).
Несомненно, среди языков с наиболее обеспеченным будущим — официальные языки суверенных государств, которых в настоящее время насчитывается 192. Правда, большинство стран приняли в качестве государственных английский, испанский, арабский, португальский или французский; остается только лишь около 70 стран, имеющих иные официальные языки. Даже если считать региональные языки, такие как, например, двенадцать языков, признанных конституцией Индии, в лучшем случае во всем мире будет насчитываться несколько сотен охраняемых государственной властью языков. Можно также считать надежным будущее языков, имеющих более миллиона носителей, независимо от их официального статуса, но и это добавляет нам всего около двухсот не подвергающихся опасности языков, многие из которых к тому же входят в список государственных. Некоторые малые языки не подвергаются угрозе из-за государственной поддержки: фарерский, на котором говорят 50,000 жителей Фарерских островов, управляемых Данией, но автономных; исландский, являющийся официально признанным языком 300,000 исландцев. В противоположность этому некоторые языки с более чем миллионом носителей, не имеющие или получившие недавно государственную поддержку, находятся в угрожаемом положении (нахуатль, на котором говорят 1,400,000 человек в Мексике; кечуа, на котором говорят более 9,000,000 жителей Анд). Однако даже государственная поддержка не гарантирует языку безопасности, как это видно на примере ирландского, вытесняемого английским несмотря на меры, предпринимаемые правительством Ирландии, и преподавание его в школах в качестве государственного. Именно на этих основаниях лингвисты делают вывод, что из 7000 существующих сейчас языков все, кроме нескольких сотен, к концу текущего столетия станут мертвыми или исчезающими, если тенденция сохранится.
Вредны ли языки меньшинств?
Таковы неоспоримые факты исчезновения языков по всему миру. Но зададимся вопросом, который задают себе многие: ну так что из того? Является ли потеря языков и в самом деле злом? Может быть, вредно как раз существование тысяч языков, поскольку оно препятствует общению людей и порождает напряжение? Может быть, нам следовало бы поощрять исчезновение языков? Такой взгляд выражался в многочисленных комментариях слушателей, присланных на Би-би-си после передачи, содержавшей доводы в защиту исчезающих языков. Вот несколько цитат.
“Что за набор сентиментальных глупостей! Причина вымирания языков заключается в том, что они являются атрибутом вымирающих обществ и неспособны отражать интеллектуальную, культурную и социальную динамику, необходимую для выживания и эволюции”.
“Просто смешно! Смысл языка — общение. Если никто не говорит на языке, он не имеет смысла. Можно учить хоть клингон![21]”.
“Единственные люди, для которых полезно существование 7000 языков, — это лингвисты. Разные языки разделяют людей, в то время как единый объединяет. Чем меньше живых языков, тем лучше”.
“Человечество нуждается в единстве, только так мы можем идти вперед — не маленькими замкнутыми племенами, неспособными общаться друг с другом. Что хорошего в существовании даже пяти языков? Сохраняйте их сколько угодно, извлекайте из них, что сможете, но оставьте их истории, которой они и принадлежат. Один мир, один народ, один общий язык, одна общая цель; может быть, тогда мы все сможем ужиться”.
“7000 языков — это на 6990 больше, чем нужно, если хотите знать мое мнение. Пусть они исчезнут”.
Люди вроде тех, кто писал на Би-би-си, приводят два основных довода, оправдывающих необходимость избавления от большинства языков в мире. Один из них можно выразить одной строкой: “Нам нужен единый язык для общения друг с другом”. Да, конечно, это верно; разные народы нуждаются в неком общем языке, чтобы понимать друг друга. Однако это не требует уничтожения языков меньшинств; нужно только, чтобы представители меньшинств стали билингвами и освоили язык большинства. Например, Дания является седьмой богатейшей страной мира, хотя на датском языке говорят всего пять миллионов человек. При этом почти все датчане владеют английским и/или другими европейскими языками, которыми они пользуются в работе и повседневной жизни. Датчане богаты и счастливы, потому что говорят по-датски. Если они при этом готовы предпринять усилия, чтобы говорить и по-датски, и по-английски, это их дело. Точно так же, если индейцы навахо желают стать билингвами, это их дело. Навахо не требуют и, более того, не хотят, чтобы другие американцы учили язык навахо.
Другим важным доводом, который приводят люди вроде тех, кто писал на Би-би-си, является мнение о том, что многочисленные языки приводят к гражданским войнам и этническим конфликтам, поощряя людей в том, чтобы видеть в других людях чужаков. Утверждается, что гражданские войны, терзающие сегодня столь многие страны, определяются лингвистическими границами. Какова бы ни была ценность многочисленных языков, избавление от них, как предполагается, есть та цена, которую мы должны заплатить за прекращение убийств на земном шаре. Не станет ли мир гораздо более мирным, если курды перейдут на турецкий или арабский язык, тамилы Шри-Ланки — на сингальский, а франкоязычное население Квебека и граждане США испанского происхождения — на английский?
Это представляется веским аргументом. Однако кроющаяся в нем мечта о монолингвистической утопии несбыточна: языковые различия не являются самой важной причиной напряженности. Предубежденные люди ухватятся за любое расхождение, включая религиозное, политическое, этническое, даже различие в одежде. Самые ужасные массовые убийства в Европе со времен окончания Второй мировой войны происходили в войне православных сербов в союзе с черногорцами (между этими союзниками также позднее произошел раскол) с католиками-хорватами и мусульманами-боснийцами — хотя все они говорят на одном и том же сербско-хорватском языке. Самая жуткая резня в Африке после Второй мировой войны имела место в 1994 году в Руанде, где представители народа хуту перебили около миллиона тутси и большинство тва; все они говорили на руандийском языке. Самые страшные массовые убийства в мире после Второй мировой войны совершались в Камбодже, где красные кхмеры под предводительством диктатора Пол Пота убили около двух миллионов своих соотечественников, говоривших на том же языке, что и их убийцы. Самые страшные убийства в истории человечества — в любое время и в любом месте — произошли в России во время правления Сталина, когда десятки миллионов говорящих по-русски граждан страны были уничтожены под предлогом политических разногласий.
