Лев Данилкин - Юрий Гагарин
Следовало быть искусным дипломатом, чтобы, с одной стороны, не нарушить чужие социальные протоколы, а с другой — не дать повод быть неправильно истолкованным. Французский журналист, пытающийся за отведенные ему полчаса произвести любительскую лоботомию и проникнуть в тайны гагаринской психики, фиксирует свои ощущения: «Однако ему приходится быть импульсивным. Я несколько раз чувствовал по ходу нашего интервью, как он раздражается, когда смысл вопроса мог быть неправильно интерпретирован. В этот момент контакт с его голубыми глазами прерывался. Однако он сдерживается, потому что не хочет поранить. Потому что он — любезный Юрий, и потому что он — Гагарин, космонавт номер 1» (41).
Все эти поездки, несомненно, не только обогащали Гагарина опытом ведения конфликтов, но и развивали его личность, расширяли кругозор, служили своего рода антидотом от советских торжественных мероприятий, бесконечных профилактических мер, направленных на искоренение «зазнайства», от однообразной будничной атмосферы. Воспитанный в бедности, проживший несколько лет в землянке, десятилетия не имевший отдельной комнаты, он окунается в культуру достатка и даже, пожалуй, роскоши: живет в отелях Ambassador, ест буйабес в портовых ресторанах, пьет шампанское в Лидо. Он вступает в неожиданные контакты: на Цейлоне — с писателем Артуром Кларком, в Канаде — с настоящим американским миллионером, на Кубе — с Че Геварой. Гагарин-турист наблюдает другой жизненный уклад, другую архитектуру, другой дизайн, другую моду, слышит другую музыку, чувствует — несмотря на насыщенность протокольными мероприятиями — воздух другой, не такой, как в СССР, свободы; сталкивается с невиданной экзотикой.
Даже в самых чудовищных пропагандистских турах — как на Цейлоне, когда ему приходилось выступать по 18–20 раз в день, первый раз в семь утра, последний — в 12 ночи, у него случаются моменты абсолютного счастья, которые действуют на него как гигантские таблетки прозака. «В ботаническом саду он увидел, как купают в речке слонов. Его восхищению не было предела. Он очень хотел сам провести купание слона, и когда ему это разрешили, то по блеску его глаз было очевидно, что в этот момент он чувствовал себя самым счастливым человеком» (40).
Что-то подобное, по-видимому, он испытал в Париже — когда его пустили за штурвал бато муш на Сене. На Кубе — во время пикника на пляже, напоминающем декорации из ролика «Баунти»; коснувшаяся его несколько раз во время купания в океане настоящая акула лишь усугубила ощущение нереальности происходящего — то была добрая акула, не чета тем, империалистическим, что в бессильной злобе разевали свои зубастые пасти по другую сторону пролива.
В бессильной? Все хорошее когда-нибудь кончается, и нельзя не заметить, как расклад сил — и, соответственно, контекст внешнеполитической деятельности Гагарина — постепенно меняется. Да, сначала он колесил по миру в атмосфере непрекращающегося триумфа, «восходящего тренда», регулярно подтверждающегося новыми успешными запусками. Однако даже тогда, когда стадионы ревели от восторга, даже когда к нему выстраивались многотысячные очереди, «мы знали, что в многочисленных толпах было немало и таких, которые с удовольствием разорвали бы нас на куски», — осознает Каманин.
Медленно, едва-едва заметно, внешний рынок постепенно развернулся: на каждый советский спутник Америка запускает три-четыре своих, развивает на полученные от конгресса астрономические средства программу «Джемини», успешно продвигается в создании мощной ракеты-носителя «Сатурн». Для Гагарина это означает, что «бычий» тренд сменился «медвежьим» — и ему приходилось не только принимать поздравления, но и объясняться и едва ли не оправдываться.
Везде ему задавали один и тот же вопрос: когда вы полетите на Луну? Сначала эти вопросы скорее льстили его самолюбию и национальной гордости, но с течением времени все более воспринимались как каверзные — надо было объяснять, почему годы идут, а никаких точных сроков не названо; а поскольку в 1963-м, например, их и не было — то есть СССР не мог выполнить раздаваемых Гагариным и Хрущевым обещаний — то Гагарину попросту приходилось делать хорошую мину при плохой игре.
Особенно осторожно следовало держаться с американскими журналистами, которые постоянно пытались подловить его на чем-то, травили по поводу лжи относительно способа его приземления, задирали — полетел бы он в космос на американском корабле? И вообще, если что-либо в его словах можно было интерпретировать так, чтобы выставить Гагарина и СССР агрессорами и лицемерами — они никогда не упускали этих возможностей. С ними Гагарин избегал общаться — или, по крайней мере, старался не подпускать их к себе на критическое расстояние; на пресс-конференциях он не шутит с ними и реагирует на их уколы с максимальной корректностью и сдержанностью.
Но иногда — ведь совсем отказаться от общения с журналистами невозможно, это была его работа — попадает в засады.
О том, как трудно иногда приходилось за границей Гагарину и как выглядят его дипломатические неудачи — можно понять по выложенной на сайте ООН записи пресс-конференции (52) Юрия Гагарина (и по большей части помалкивавшей Валентины Терешковой), где Гагарин, попавший в тотально враждебную, совершенно не подвластную его чарам среду, выглядит крайне ненаходчивым полемистом, с узким спектром речевых возможностей.
В Нью-Йорк, на заседание Генассамблеи ООН, они с Терешковой заехали в середине октября 1963 года, буквально на день, по дороге из Мексики в ГДР.
«— Подполковник Гагарин, почему СССР не желает сотрудничать с США в осуществлении совместного проекта по лунной программе?
— А какие у вас есть данные по этому вопросу?
— Вы сказали в Мехико, сэр, вас цитировали, что СССР не готов сотрудничать с США по осуществлению этого проекта.
<Терешкова смеется. >
Гагарин: Такого моего заявления не было.
— Значит, СССР готов сотрудничать с Соединенными Штатами в осуществлении высадки на Луну? (Смех в зале.)
— Этот вопрос был выдвинут президентом Соединенных Штатов Америки. Но он выдвинут так, в общих вопросах. И нужно, конечно, тут уточнение по этим вопросам. Но вот я так тоже слышал, так примерно так же, как вы, в Мексике, что конгресс США запретил эти совместные исследования. <Хо-хот, очень сильный смех в зале, иронические аплодисменты. >
— Правда ли, что были сообщения о том, что подполковник Гагарин будет командиром корабля, который отправится на Луну, — это так?
— А это какое агентство сообщало? <3аметим, что Гагарин предпочитает произносить слово „агентство“ с ударением на первом слоге; звучит это чудовищно.>
— Это сообщение содержалось <в информации> из Кубы.
— Вообще-то, по секрету могу сказать, что я очень хочу полететь на Луну. Так же как наши все советские космонавты. Валентина Владимировна тоже мне составляет конкуренцию, она тоже хочет полететь на Луну. Каждому хочется лететь, и кто из нас полетит, пока еще неизвестно, но по крайней мере у всех у нас есть такое стремление. И нам очень хочется, чтоб наша мечта сбылась».
Мы видим, что, услышав некомфортный для себя вопрос, Гагарин сам отвечает вопросом, пытаясь перевести разговор на достоверность источника информации, а когда его все-таки принуждают что-то ответить, произносит нечто совершенно невразумительное или уходит, что называется, в глухую несознанку, ссылаясь либо на неосведомленность, либо на некомпетентность в данном вопросе.
«— Если СССР первым отправит космический корабль на Луну, то выдвинет ли он юридические претензии на Луну?
— Ну, тут вопросы юридические, мы космонавты, а не юристы. Наше дело летать, а законы устанавливать, права устанавливать — это дело юристов.
— Поскольку подполковник Гагарин отрицает большую часть заявлений, которые ему приписывали в последнее время, можете ли вы прокомментировать и такое заявление, приписанное вам, — что Советский Союз сможет отправиться на Луну в будущем году?
— В будущем году — такого заявления я не делал по крайней мере. То что в предстоящем десятилетии будут такие полеты — это я говорил. <…>
— Когда иностранцам будет позволено присутствовать при запуске космической ракеты?
— Господа, опять мы не по адресу вопросы задаем. Я космонавт, я с удовольствием покажу, как мы летаем, если у вас будет такое разрешение. А разрешение дает наше правительство, Академия наук этим занимается. По-моему, вам лучше обратиться туда».
Конец злополучной пресс-конференции в ООН больше похож на агонию танковой колонны, попавшей в засаду в узком ущелье: Гагарин не в состоянии ни отшутиться, ни сколько-нибудь резко ответить на откровенно оскорбительные инсинуации. Его провоцируют, и он не может ответить; он почти в нокауте. Несколько раз очевидно, что смех в зале относится непосредственно к нему; единственный, кто спасает его, — это переводчик на английский, формализующий его сбивчивые ответы.
