Стеклянный небосвод: Как женщины Гарвардской обсерватории измерили звезды - Дава Собел
В ту ночь мисс Кэннон засиделась за телескопом допоздна, и продолжение дискуссии о ее примечаниях пришлось перенести на следующий день – 3 марта, обычную для обсерватории рабочую субботу. До обеда миссис Флеминг нашла время рассмотреть очередные снимки южных спектров. Она сокрушалась, что из-за руководства рутинными процедурами у нее остается все меньше и меньше времени для «конкретных исследований» по интересующей ее тематике и даже для того, «чтобы как следует заняться моей общей классификацией спектров тусклых звезд для Нового дрейперовского каталога».
Субботними вечерами гости у миссис Флеминг развлекались игрой в «Индию» (что-то вроде карточной игры в «пьяницу»), в бирюльки, «крокинол» и бильярд. Порой друзья исполняли песни, а остальные слушали, когда же не пели, то находилось много тем для приятной беседы. Миссис Флеминг подавала гостям тянучки и финики с арахисом вместо косточки, а на больших вечеринках – устрицы в сливочном соусе, горячее какао, пирожные и конфеты. Прибравшись и завершив дела вместе с Эдвардом и мисс Кэннон, она порой ложилась спать глубоко за полночь.
«Это мой выходной, день отдыха от работ в обсерватории, – писала миссис Флеминг утром в воскресенье 4 марта, – но он для меня – единственная возможность заняться домашними делами, а на это целого дня мало». Нужно сменить постельное белье, собрать одежду домочадцев для прачечной. «Ох, как по́шло и как непохоже на то, чем занимаются по утрам в воскресенье другие сотрудники университета».
Ажиотаж вокруг наступления нового века застал Уильяма Пикеринга за планированием новой научной авантюры. Не так давно он снискал международную известность в связи с крупным открытием – обнаружением в марте 1899 года нового спутника Сатурна, обращающегося вокруг планеты за пределами ее огромных колец. Открытие девятого спутника Сатурна поставило Уильяма на один уровень со знаменитой династической парой прежних директоров обсерватории – отцом и сыном Бондами. Полвека назад, в сентябре 1848 года, Уильям Кранч Бонд и Джордж Филипс Бонд совместно открыли восьмой спутник Сатурна, который назвали Гиперионом. Они обнаружили его с помощью Большого рефрактора. Новый спутник Уильяма, как и много других новейших открытий обсерватории, обнаружился на снимках с телескопа «Брюс». Хотя объект был чрезвычайно тусклым, менее 15-й звездной величины, Уильям сумел его выявить, наложив друг на друга стеклянные негативы с длительной выдержкой, полученные на протяжении нескольких ночей. Лишь одна из множества крохотных сероватых точек от снимка к снимку меняла местоположение. В соответствии с установившейся традицией называть спутники Сатурна именами мифологических титанов Уильям предложил название «Феб», и оно прижилось.
Возможность нового, еще более значительного открытия разжигала в Уильяме желание увидеть полное солнечное затмение, которое должно было наступить 28 мая 1900 года и наблюдаться на юго-востоке США. Когда Луна закроет Солнце, то в случае благоприятного расположения дисков этих небесных объектов Уильям надеялся обнаружить планету, лежащую внутри орбиты Меркурия. Ряд астрономов подозревали, что у Солнца есть крупная близкая, интрамеркуриальная планета, и Уильям был убежден, что у него хватит фотографического искусства выявить ее. Его брат Эдвард, обычно не приветствовавший погоню за затмениями – затратную и потенциально бесполезную, на этот раз одобрил план. На выделенные средства Уильям стал сооружать мощную камеру, способную уловить тусклый призрак в сумерках.
Миссис Флеминг хотела присоединиться к наблюдателям затмения. Изучение снимков затмения в поисках планеты между Солнцем и Меркурием (пусть и было непростой задачей) вряд ли существенно отличалось от ее утренней работы 5 марта, когда она заново определила «пропавший» астероид Фортуна на четырех свежих снимках областей неба. Затем, раскритиковав некоторые примечания профессора Уэнделла, напарника директора по фотометрии, относительно величин переменных звезд, она вновь занялась примечаниями мисс Кэннон. «Ни одна рукопись не отняла у меня столько времени и сил с тех пор, как мы сдали в печать том мисс Мори (XXVIII, часть 1), – заявляла она. – Если бы только можно было непрестанно заниматься собственными исследованиями – искать новые звезды, переменные, классифицировать спектры, изучать их особенности и изменчивость, жизнь была бы сказочной мечтой; но она разбивается о реальность, когда приходится откладывать все самое интересное и тратить время на подготовку чужих работ к публикации. Впрочем, "Все, за что рука твоя возьмется, делай хорошо"[12]. Я более чем довольна столь отличными возможностями работы в столь многих направлениях и горжусь признанием моей полезности для такого одаренного ученого мужа, как наш директор».
В дневнике миссис Флеминг выражала только положительные чувства в адрес Эдварда Пикеринга, если не считать вопроса оплаты ее труда. У них 12 марта состоялся «небольшой разговор» о жалованье, и она осталась недовольной. «Кажется, он думает, что меня можно сколько угодно загружать сколь угодно трудной работой, не нормируя ни обязанности, ни рабочий день. Но стоит мне заговорить о жалованье, и мне тут же говорят, что я получаю отличное жалованье для женщины. Если бы он только попробовал узнать, насколько заблуждается в этом отношении, то обнаружил бы факты, которые открыли бы ему глаза и заставили призадуматься. Иногда я чувствую искушение уволиться, и пусть он попробует поручить мою работу кому-то другому, кому-то из мужчин, чтобы стало понятно, сколько он получает от меня за $1500 в год, а сколько – за $2500 от иных сотрудников [мужского пола]. Он хоть на секунду задумывается о том, что у меня, как и у мужчин, есть дом, который нужно содержать, и семья, о которой нужно заботиться? Но полагаю, женщины не могут претендовать на подобные блага. И этот век считают просвещенным!»
На следующей неделе после такого выплескивания досады миссис Флеминг чувствовала себя слишком уставшей, чтобы описывать свои длинные рабочие дни. Поначалу она винила в этом «лень, которая до сих пор мне была неизвестна». Но оказалось, что это начало гриппа, и вскоре она слегла со слабостью и лихорадкой. Когда ее сын свалился с той же заразной хворью, врач прописал им обоим диету из бульона. Так как Мэри, их домработница, тоже заболела – так тяжело, что была не в состоянии ни ухаживать за ними, ни даже перебраться к себе домой, – врач нашел временную сиделку для всех троих пациентов.
Мисс Кэннон не заболела и продолжала свои еженощные наблюдения приполярных переменных. Днем она корпела то над стеклянными фотопластинками в Кирпичном корпусе, то над фондом библиотеки при обсерватории, где директор поручил ей новую бумажную работу – вести карточный каталог текущей статистики переменных звезд. Этот фонд, формирование которого начал один из прежних сотрудников в 1897 году, уже состоял из 15 000 карточек, куда были внесены все публикации о пяти сотнях известных переменных, извлеченные из бюллетеней, журналов и отчетов наблюдателей со всего мира. Мисс Кэннон читала на французском и немецком – других ведущих языках науки, помимо английского. Она пополняла стопки карточек уже существующей библиографии и создавала новые карточки по мере открытия новых переменных.
В середине апреля, когда миссис Флеминг полностью выздоровела и больше не нуждалась в извозчике, чтобы добраться до обсерватории, она перечитала свое послание потомкам и ощутила угрызения совести. «Оказывается, 12 марта я пространно писала на тему своего жалования. Не хочу, чтобы это отразилось на мнении директора, но мне кажется, всему виной его недостаток знания насчет того, какое жалованье получают женщины на ответственных должностях в других местах. Мне говорят, что мой труд очень ценен для обсерватории, но, как только я сравниваю вознаграждение за него с тем, что получают женщины в других местах, возникает чувство, что моя работа не может иметь большого значения».
Эдвард Пикеринг высоко ценил заслуги и усердие миссис Флеминг. Более того, он собирался выдвинуть ее на медаль Кэтрин Брюс 1900 года. Кого же, кроме нее? Ввиду важной роли женщин в американской астрономии,
