Александр Яковлев - Отечественная война 1812 года

«С потерею Москвы не потеряна ещё Россия, — сказал фельдмаршал. — Первою обязанностью своею поставляю сберечь армию. Доколе будет существовать армия — до тех пор сохраним надежду благополучно завершить войну. Знаю, ответственность падёт на меня, но жертвую собою для спасения Отечества. Приказываю отступить».

Русские полки, растянувшиеся обозы с ранеными, уцелевшая артиллерия в ночь на 2 сентября двинулись через огромный город на восток. Генералу Милорадовичу удалось добиться обещания Мюрата дать русским войскам спокойно пройти через город.

Между тем жители первопрестольной оставались в полном неведении. Уже после Бородина в «Московских ведомостях» появилось объявление о представлении 30 августа в Большом театре спектакля «Наталья, боярская дочь», драмы в четырёх действиях, «после спектакля на оном же театре дан будет маскерад». Московский главнокомандующий граф Ф. В. Ростопчин в расклеенных по городу афишках уверял, что бояться нечего, что «француза до Москвы не допустят».

Однако город постепенно пустел. Лавки перестали торговать. Поутру 1 сентября улицы оказались заполнены каретами, колясками, дрожками и доверху гружёнными телегами, ехавшими в восточном направлении. Дворяне, мещане, купцы, ремесленники — уходили все. Москвичи, подобно жителям Вильно, Витебска, Смоленска, не хотели жить «под Наполеоном».

Александр I получил 7 сентября донесение Кутузова об оставлении Москвы без боя и был так поражён, что поседел в одну ночь. Впервые в жизни он взял в руки Евангелие, пытаясь из Священного Писания понять, за что Бог так карает его и его империю. В письме к шведскому принцу Бернадоту (ставшему из союзников противником Наполеона) Александр Павлович писал: «Случилось то, чего я боялся. Кутузов не сумел воспользоваться прекрасною победою 26 августа. Неприятель, потерпевший страшные потери, в шесть часов после обеда прекратил огонь и отступил за несколько вёрст, оставляя нам поле битвы. У Кутузова не достало смелости напасть на него в свою очередь».

А из Москвы на десятках телег уже вывезли сокровища Оружейной палаты и документы Государственного архива. Настоятели многих московских церквей и монастырей также собрали главные ценности и увезли в Нижний Новгород и Вологду.

Находившегося в Троице-Сергиевой Лавре митрополита Платона решили на всякий случай перевезти из Вифании в Махрищенский монастырь, хотя он уверял, что неприятель до Лавры не дойдёт. По его благословению вокруг Сергиева Посада 1 сентября совершили крестный ход при стечении множества народа.

В тот день дворянские кареты и мужицкие телеги всё тянулись и тянулись из Москвы. Опустели дворянские особняки, оставленные с богатой обстановкой, коллекциями картин и большими библиотеками. Купцы вывозили свои товары, кто что мог, ведь подвод не хватало. Бедные мещане, ремесленники, городская беднота бросали жалкие свои пожитки и с узелком уходили от врага. Из 280 тысяч осталось едва 6 тысяч человек. Огромный город опустел.

Трудная победа

Как вели себя французы в Москве?

Первыми в Москву вошли вечером 2 сентября передовые части корпуса Мюрата, который красовался перед своими всадниками в расшитом золотом мундире из фиолетового бархата, белых штанах, жёлтых сапогах и в шляпе с огромным белым плюмажем.

2 сентября в два часа дня штаб императора достиг великого города, превосходившего тогда своими размерами Париж. Раздались крики: «Москва! Ура! Да здравствует Наполеон, да здравствует император!» В едином порыве французы запели «Марсельезу».

Наполеон долго любовался панорамой огромного города с Воробьевых гор. Под лучами осеннего солнца среди зелени садов сверкали купола сотен церквей. «Так вот, наконец, этот знаменитый город! — воскликнул он. — Теперь война окончена!»

Переправившись через реку на белой арабской лошади, он остановился на Поклонной горе в ожидании «делегации бояр», которые должны были поднести ему ключи от города, как ранее — от Брюсселя, Берлина, Вены и других городов Европы. Бежавший король Пруссии даже прислал письмо, спрашивая, всё ли удобно ему в королевском дворце. Император принимал поздравления от своих офицеров. Ему передали письмо от австрийского министра иностранных дел Меттерниха, который писал: «России больше нет!..»

Однако бояре всё не шли. За ними отправили Мюрата с кавалеристами, но напрасно. «Эти канальи попряталась, но мы их найдем! — раздражённо воскликнул Наполеон. — Они приползут к нам на коленях!» Понял ли он, что старая русская столица не сдалась ему? Это стало ясно ему уже на следующий день.

Завоеватель отправился в Кремль и расположился в Большом дворце. Погода стояла настолько хорошая, что немногочисленные москвичи удивлялись. Наполеон ездил верхом и с удовольствием повторял: «В Москве осень лучше и даже теплее, чем в Фонтенбло [пригород Парижа]». Он продолжал руководить своей империей и всей Европой, получая сотни депеш и рассылая десятки писем и указов по самым разным вопросам.

Его солдаты разбрелись по городу — голодные, многие оборванные и босые. Дорвавшись до Москвы, они пустились промышлять себе, кому что нужно. Мародёры бродили по городу и отнимали у оставшихся жителей кур, уводили лошадей и коров, заходили в опустевшие дома и брали, что хотели.

Московские власти и купечество не успели вывезти всё. Остались арсеналы с оружием, склады съестных припасов, горы сахара, муки, тысячи литров водки и вина, склады с суконными, полотняными, меховыми изделиями. Женщины убегали так поспешно, что оставляли бриллианты на туалетном столике. Во многих домах мерно тикали стенные часы. Всё стало добычей захватчиков.

Военный интендант Анри Бейль (позднее ставший известным писателем Стендалем) писал 4 октября из Москвы: «Я пошёл с Луи посмотреть на пожар. Мы увидели, как некий Совуа, конный артиллерист, пьяный, бьёт саблей плашмя гвардейского офицера и ругает его ни за что ни про что. Один из его товарищей по грабежу углубился в пылающую улицу, где он, вероятно, изжарился… Маленький г-н Ж. пришёл, чтобы маленько пограбить вместе с нами, начал предлагать нам в подарок всё, что мы брали и без него. Мой слуга был совершенно пьян, он свалил в коляску скатерти, вино, скрипку, которую взял для себя, и ещё всякую всячину».

Кто-то сказал им, что большой крест на кремлёвской колокольне Ивана Великого сделан из чистого золота. Выломали крест и сбросили на землю, уже потом при отступлении казаки нашли его во французском обозе. В кремлёвском Успенском соборе сняли огромное серебряное паникадило, и на его место подвесили весы для взвешивания похищенного в церквах.

Французы надругались над православными святынями: они заходили в церкви, обдирали золотые и серебряные оклады с икон, всего награбили 320 пудов серебра и около 20 пудов золота (все это потом у них отбили казаки). Было разграблено и разгромлено 127 церквей. Церковные престолы они превратили в обеденные столы, священные одежды использовались в качестве попон для лошадей. Маршал Даву спал в алтаре Пудового монастыря, а в Архангельском соборе дохлая лошадь валялась в алтаре. Кощунство европейских варваров поражало: они кололи иконы на дрова, святые мощи святителя Алексия и святителя Филиппа выбросили на пол, многие церкви превратили в конюшни, они всячески ругались над всем священным, забывая, что Господь поругаем не бывает…

Московский пожар

Пожар начался уже 3 сентября в центре города. Слуга разбудил Наполеона. Тот подошел к окну и обомлел: Кремль был окружён огненным морем, Москва горела!

Огонь свирепствовал на Красной площади, на Арбате, в Замоскворечье. В ночь на 4 сентября поднялся сильнейший ветер, продолжавшийся более суток, он превратил локальные пожары во всеобщую огненную бурю.

Адъютанты сумели вывести своего императора из Кремля, но оставаться в городе становилось опасно. Наполеон укрылся в загородном Петровском дворце, но и оттуда было видно огненное зарево, стоявшее над городом. Зарево московского пожара наблюдали в радиусе 100 км от Москвы. К 6 сентября ветер утих, пошёл дождь, постепенно прекративший пожары.