Ганнибал - Лансель Серж
Об условиях, предложенных Сципионом, вернувшиеся в Карфаген послы доложили, по мнению Тита Ливия (XXX, 37, 7), народному собранию, по утверждению Полибия (XV, 19, 1), которое кажется нам более достоверным, Совету старейшин. Собственно говоря, никакого выбора у карфагенян уже не оставалось, поэтому против подписания мирного договора с Римом поднялся всего один голос. Полибий имени этого человека не упоминает, а Тит Ливий уверяет, что его звали Гискон. Нелепое стремление «экстремиста» во что бы то ни стало продолжать борьбу привело Ганнибала в ярость и заставило схватить этого самого Гискона за грудки и вышвырнуть вон с трибуны. Сенаторов возмутила несдержанность полководца, и тому пришлось принести им свои извинения, объяснив, что ему, грубому солдату, выросшему на поле брани, незнакомы тонкие приемы парламентаризма. Затем он дал присутствующим совет как можно быстрее соглашаться на предложенные условия, поскольку, учитывая соотношение сил, они могли в любой момент измениться в сторону ужесточения.
202 год подходил к концу, когда карфагенские послы под надежной охраной прибыли в Рим. Они привезли на утверждение римскому сенату текст мирного договора. По всей видимости, они уже были в городе, когда здесь состоялись выборы консулов на 201 год, вознесшие на вершину власти Гнея Корнелия Лентула и П. Элия Пета. Первый из них приложил все старания к тому, чтобы добиться наместничества в Африке, что, в случае если бы мирные переговоры сорвались, позволило бы ему без малейших усилий добить Карфаген, уже практически разгромленный Сципионом, а в обратном случае связать этот крайне выгодный для Рима мир со своим именем [125]. Однако сенат назначил его наместником Сицилии, поручив лишь командование морскими операциями, если войну все же придется продолжить. Что касается Африки, то здесь полновластным хозяином оставался Сципион в ранге проконсула, которому подчинялись все сухопутные силы. На самом деле война закончилась. Некоторое время спустя римские сенаторы приняли карфагенскую делегацию, возглавляемую Гасдрубалом Гедом, явившуюся выразить полное согласие Карфагена с условиями договора, выдвинутыми Сципионом. Летом 201 года послы уже вернулись в Африку и первым делом посетили проконсула, который после необходимых консультаций с фециалами — жрецами, специализировавшимися на проведении обрядов, связанных с заключением войны и мира, и с этой целью приехавшими из Рима, утвердил договор.
Из карфагенских темниц вышли на свободу четыре тысячи пленников, в том числе сенатор Кв. Теренций Куллеон. Несколько месяцев спустя Сципион погрузился на корабли в гавани Утики и взял курс на Лилибей, откуда его путь лежал в Италию. Еще до официального триумфа этот поход через всю страну стал для римского полководца настоящей дорогой славы. Сифакс, содержавшийся в заключении в Тибуре, к этому времени успел умереть, что освободило его от необходимости принять участие в торжественном шествии триумфатора. Зато за колесницей Сципиона шел Кв. Теренций Куллеон, который в знак вечной преданности человеку, вернувшему ему свободу, водрузил себе на голову колпак вольноотпущенника (pileus). Вполне возможно, правы исследователи (Cl. Nicolet, 1977, р. 450), считающие, что этот случай знаменовал собой первое мощное вмешательство личной клиентелы в политическую деятельность патрона. Вероятно также, что именно с того дня за Сципионом закрепилось прозвище Африканский. Неизвестно только, от кого исходила инициатива — от солдат, от народа или от семейства Сципионов? Тит Ливий также задается этим вопросом, но, к сожалению, не дает на него ответа, отмечая лишь, что Сципион стал первым крупным римским военачальником, оставшимся в истории под именем завоеванного им народа. Читая посвященные этому событию страницы, невозможно отделаться от ощущения, что их автор вполне серьезно полагает, будто этим символом бессмертия его героя увенчали сами боги…
Карфаген переживал дни траура. Скорбь достигла предела в тот день, когда в заливе, на берегу которого стоял город, по приказу Сципиона сожгли весь карфагенский флот за исключением жалких десяти кораблей. Горожане толпой высыпали на побережье, к морскому бастиону, место расположения которого недавно удалось с достаточной степенью точности определить в ходе археологических раскопок (S. Lancel, 1992, pp. 171–173). Зрелище пылающих кораблей ввергло их в такое же отчаяние, как если бы горел сам город. Так утверждает Тит Ливий (XXX, 43, 12), который хорошо знал продолжение истории. Действительно, каких-нибудь полвека спустя в гигантском костре, зажженном уже другим Сципионом, запылает сам Карфаген [126]. Но все это ждало их в будущем, а пока карфагенянам хватало для огорчений и несчастий своего настоящего. Конечно, страна оставалась могущественной сухопутной державой с прочным сельским хозяйством, успешно развивавшимся в течение последних двух столетий на плодородных землях, расположенных в окрестностях мыса Бон, в долине Меджерды и по берегам вади Милиана, конечно, столицу метрополии, за минувшие полвека и так утратившую положение хозяйки морей, по-прежнему окружали мощные крепостные стены, но каждый житель Карфагена понимал: без «деревянных крепостей», как называл корабли дельфийский оракул, когда-то предсказавший, что лишь они одни спасут Афины от персов в битве при Саламине, их ожидает совсем другая жизнь. Меньше других горевали представители олигархии и владельцы крупных землевладений, то есть именно те, кто противостоял в Совете старейшин клану Баркидов. Но и они горестно вздохнули, когда настал срок уплаты первого годового взноса в счет контрибуции. Тит Ливий (XXX, 44, 4-11) передает сохранившуюся с тех времен легенду о том, что Ганнибал, которому надоело слушать стоны и причитания сенаторов, разразился горьким смехом. Это возмутило Гасдрубала Геда, но в ответ Ганнибал выразил презрение к нему и ему подобным лавочникам, которых утрата независимости родины не впечатлила, но которые теперь рыдали и жаловались на судьбу из-за сущих пустяков. Ближайшее будущее доказало, что он был совершенно прав.
Ганнибал на посту суффета
Мы согласны с одним из последних биографов Ганнибала (Gavin De Beer, 1969, p. 290), когда он утверждает, что главная заслуга в том, что Ганнибал после Замы и подписания мирного договора 201 года оставался на свободе, принадлежит Сципиону. Помимо глубокого личного уважения, которое римский проконсул испытывал к своему вчерашнему противнику, им, вполне вероятно, как полагает все тот же британский историк, двигали и более прагматические чувства. Сохранив за Карфагеном видимость независимости и принудив его выплачивать значительную денежную контрибуцию, римские власти вовсе не были заинтересованы в том, чтобы устранить из руководства побежденным государством едва ли не единственного человека, способного обеспечить должное исполнение своих обязательств перед победителями.
Нас также весьма интересует вопрос, чем конкретно занимался Ганнибал в годы, непосредственно следовавшие за подписанием мирного договора, то есть после 201 года. Единственным, кто сообщает об этом, является Корнелий Непот («Ганнибал», VII, 1–4), который утверждает, что он по-прежнему возглавлял армию. Можно было бы допустить, что, вопреки статье договора, запрещавшей Карфагену вести даже оборонительные войны на территории Африки без позволения Рима, пунийцы все еще содержали многочисленное войско, если бы не упоминание Непота о младшем брате Ганнибала, Магоне, якобы служившем под началом старшего брата, тогда как нам доподлинно известно, что Магон умер от смертельной раны еще в 203 году. Уже одна эта деталь заставляет усомниться в истинности приводимых Непотом свидетельств. Еще большее недоумение вызывает сообщение древнего историка о том, что карфагенский полководец продолжал вести войну в Африке — любопытно, против кого? — вплоть до 200 года, когда консулами выбраны были П. Сульпиций Гальба и Г. Аврелий Котга. Очевидно, отголоском этого предания следует считать и дошедшую до нас в пересказе позднего латинского автора Аврелия Виктора («О цезарях», 37, 3) легенду, согласно которой Ганнибал, опасаясь, что праздность дурно скажется на моральном облике его солдат, заставил их трудиться на оливковых плантациях. Безусловно, он вполне мог посвятить этому занятию тот год, который он провел в Гадрумете (ныне Сус) между возвращением из Италии осенью 203 года и битвой со Сципионом, состоявшейся летом или осенью 202 года. Не менее вероятно, что и после битвы при Заме он в течение ряда лет продолжал начатое дело. Известно, что область античного Бизация — нынешний тунисский Сахель — являлась в те годы крупнейшим производителем оливкового масла (S. Lancel, 1992, pp. 297–298). Впрочем, признаемся честно, что эти несколько лет в жизни Ганнибала остаются для нас белым пятном. Историку античного мира вообще следует смириться с тем, что есть много вещей, о которых он не знает и, наверное, никогда не узнает — это лучше, чем пытаться строить законченное здание концепции на хрупком фундаменте гипотез и предположений.
