Фердинанд Опль - Фридрих Барбаросса
Итак, чтобы резюмировать проблему отношений Барбароссы с миром итальянской знати, нам останется констатировать, что к югу от Альп основания для господства знати были все же гораздо слабее и неопределеннее, чем в германской части Империи. Серьезного противника для знати на юге следует видеть не в конкурентах из ее собственных рядов и не в Империи: напротив, им определенно являлся мир коммун. Противодействие коммун давало повод искать помощи у имперских властей и стремиться обрести в них сильную политическую опору. Для Империи же, наоборот, связь с кругами знати хотя и составляла всегда один из возможных регулирующих элементов в борьбе различных сил, но все-таки именно только один из них, наряду с другими. Не в последнюю очередь то, что в своих властных и финансовых возможностях мир итальянской знати был гораздо более ограничен по сравнению с городами, привлекало государя в этой части Империи все же бесспорно именно к коммунам как к непосредственной основе для мероприятий, оформлявших его господство.
Обращение к комплексу связей Штауфена с общностью мирян, прежде всего знати, но также и близких к знати слоев, осталось бы, впрочем, фрагментарным, если бы мы не захотели привлечь и следующий характерный для эпохи общественный круг Его конституирование в период высокого Средневековья относится к наиболее выделяющимся феноменам социального подъема, наблюдаемого в эти столетия. Речь идет о министериалитете[610], который прежде всего в XII столетии все более обретает свои контуры и собственный профиль в общественной структуре Империи. Министериалы изначально были обладателями «службы» (ministerium), к несению которой они привлекались на местах в рамках господства как представителей знати, так и духовенства. При этом сначала речь шла о людях несвободного состояния, которые, впрочем, в процессе исполнения этой службы достигали отчетливо различимого социального возвышения — особенно если подразумевалась квалифицированная служба, вроде исполнения обязанностей стольника (трухзеса), камерария, кравчего или маршала. Положение министериала к тому же реально зависело от положения его господина, так что, естественно, между министериалами монастыря Корвей, архиепископа Майнцского или самой Империи могли существовать значительные ранговые различия.
Начиная с салической эпохи королевская власть в растущем масштабе использовала эти вновь выдвинувшиеся слои, но здесь все-таки обнаружилось совершенно новое для прежней расстановки сил, все более повышающее свою значимость сословие, на которое благодаря этому можно было с успехом опереться. Правда, Штауфену поначалу пришлось отличать штауфеновско-швабский министериалитет от имперского, но с возвышением до уровня королевской власти обе этих сферы смешивались в одну, нередко однородную социальную структуру. Здесь тоже, как и в случае с князьями и знатью, особо выдвигались отдельные персоны, отмеченные частым присутствием при дворе, тесной личной близостью к государю, а также, во многом именно благодаря этому, уже и обширными собственными областями господства, состоявшими из многих наделов. Яркий такой пример являет собой, в частности, происходящий из Пфальца имперский министериал Вернер фон Боланден, обнаруживаемый в министериальном властном комплексе этого периода ленной книгой, которая относится к концу XII столетия[611].
Не в последнюю очередь с передачей должностей и связанных с ними требований могло быть сопряжено то, что министериалы из такого рода сокровищницы могли почерпнуть опыт политической деятельности и техники управления, что они нередко проявляли себя как подлинно идеальный персонал для самых трудных должностных сфер. Там, где требовались вдохновение для принятия решений, способность их реализовать и полная мера политической интуиции и гибкости, там теперь предоставлялась возможность прибегнуть к помощи не одних только представителей духовенства или знати. Там в штауфеновскую эпоху во все возрастающем числе приступали к действиям министериалы. Этот феномен можно хорошо понять прежде всего в рамках итальянской политики. Правда, сам Барбаросса при этом поначалу делал большую ставку на духовных лиц, графов и благородных, что можно подтвердить ссылкой на носителей значительных должностей ломбардского имперского управления в 1160-е годы — епископа Генриха Люттихского (Льежского), графов Генриха фон Дица и Гебхарда фон Лойхтенберга или благородных господ Маркварда фон Грумбаха и Арнольда фон Дорштадта. Но уже в эти годы первый министериал направлен в Италию: фогт Вильгельм фон Ахен был назначен графом Сиены. Со всей определенностью участию министериалов в штауфеновской итальянской политике суждено было пойти в гору уже позднее, причем для времени Барбароссы следует назвать, в частности, Бертольда фон Хокёнигсбурга, занятого в 1180-е годы на Виа Эмилия, а применительно к 1190-м годам сослаться прежде всего на таких людей, как Марквард фон Аннвайлер.
Столь богатая различными гранями и аспектами[612] картина отношений Штауфена с миром князей, знати и министериалитета становится в результате чрезвычайно пестрой и все-таки с особой разносторонностью проявляет здесь и условия, и возможности имперского господства. В лице министериалов, с их активным привлечением к деятельности в интересах Империи, император смог распоряжаться поистине неисчерпаемым резервуаром высочайших талантов, служащих нуждам его правления. Сплоченность этой общественной группы в Империи была несравнимо прочнее, чем она могла быть у князей или даже знати со всей их самостоятельностью и амбициями территориально-политического свойства, нередко диаметрально противоположными имперским интересам. Это отсутствие в рядах министериалов широких возможностей для развития их господства, чреватое далеко идущими последствиями, делало министериалитет чрезвычайно важной опорой имперских властей, которые нередко могли оказываться в состоянии отчетливого конфликта с княжеским и знатным окружением именно из-за его собственных, столь сильно проявляющихся политических интересов.
4. Фридрих Барбаросса и города
Для того, чтобы в сжатом виде раскрыть вопрос об отношениях имперских властей с городами[613], потребуется сначала сделать принципиально важные предварительные замечания. Ни в коем случае не следует рассматривать города Империи раннего штауфеновского времени как некий гомогенный корпус или совершенно единообразное «сословие» — из-за очень сильно различающихся направлений их развития в трех имперских королевствах. Рациональнее рассмотреть раздельно данные, относящиеся к территориям южнее и севернее Альп, а также и к Бургундии, отдав при этом справедливость различным проявлениям феномена «город», но также и политическим мероприятиям государя по отношению к городам. В то время как в Италии, с выдвижением там примерно в середине XII века коммунальных конституционных форм и вытеснением традиционной власти клира и знати, уже давно задавали тон городские силы, в немецких землях обстоятельства развивались несоизмеримо медленнее. Бургундское пространство в своей северной части демонстрировало структурные условия, сходные с известными из германской области, в то время как на юге, в Арелате, приблизительно в то же время можно уже наблюдать отчетливые свидетельства как хозяйственного, так и политического подъема городских слоев.
С салической эпохи, прежде всего с междоусобиц периода правления Генриха IV, лишь несовершенно характеризуемых и излишне типизируемых броскими словами «борьба за инвеституру», города германской области Империи все более оказываются в поле зрения имперской политики. В особенности рейнские епископские города выступают тогда как потенциальные союзники государя[614] против сильной оппозиции ему со стороны знати и клира. Посредством выдачи дипломов Салии сумели связать с собой бюргерско-городские силы. Правда, эти мероприятия не приобрели еще широкого, всеобщего характера в рамках политики Империи, они скорее были понятны лишь исходя из ситуации того времени и именно ею существенно обусловлены. Разрозненными и спорадическими оставались королевские грамоты, выдававшиеся городским адресатам, еще и в первой половине XII века, хотя и очевидно, что городское мироустройство было теперь прочнее включено в политические расчеты государя.
Именно к началу XII столетия относятся уже и истоки княжеской городской политики. Известнейшим примером являются здесь Церингены с инициированным ими около 1120 года основанием города Фрайбург в Брайсгау[615]. В сфере этой княжеской активности впоследствии должны были особенно ясно определиться два мотива: с одной стороны, намерение посредством политических мероприятий в отношении городов принять участие в подъеме хозяйственных сил эпохи, с другой — стремление иметь в своем распоряжении обороноспособные опорные пункты в стратегически важных точках области собственного господства. Также и Штауфены уже с ранних пор сумели стать причастными к этим устремлениям. Правда, среди мероприятий, которые отец Барбароссы проводил в годы своего имперского регентства, начиная со 1116 года[616], в верхнерейнской области, доминировало еще строительство бургов. Однако то обстоятельство, что городское развитие Хагенау восходит своими первыми шагами еще ко времени господства этого швабского герцога в Эльзасе, говорит о настойчивом интересе к содействию городским силам, а в конечном счете и о ясном осознании уже этим Штауфеном открывающихся здесь новых возможностей утверждения собственного господства.
