На лужайке Эйнштейна. Что такое ничто, и где начинается всё - Гефтер Аманда
Расположившись в своем рабочем кресле, чтобы начать сочинять некролог, я отправила отцу эсэмэс с плохой новостью: «Уилер умер».
Мой телефон сразу завибрировал в ответ: «Это печальный день для реальности».
Глава 9
Ключ к разгадке тайны Вселенной
Мне кажется несправедливым, что время Уилера истекло. Что Вселенная исчезла из его бытия, прежде чем у него появился хотя бы шанс разрешить ее загадку. Когда четыре его вопроса – Почему квант? Бытие от бита? Интерактивная Вселенная? Отчего существование? – по-прежнему висели в воздухе, как капли дождя.
Висели не только они. Что из себя представляют самонастраивающийся контур или граница границ? Как мы теперь сможем расшифровать, что все это значит?
Пока я писала некролог, я вспомнила тот день в Принстоне. То благоговение, которое мы испытывали, когда советовались с оракулом, то оцепенение, в котором стояли перед домом Эйнштейна. Тот день был началом чего-то. Того, что привело меня сюда, в Кембридж, в редакцию журнала New Scientist, где я день за днем ряжусь в маскарадный костюм журналиста.
А маскарад ли это? Остается ли личина журналиста всего лишь личиной по прошествии всех этих лет? Сколько времени должно пройти, прежде чем меня покинет ощущение, будто это была какая-то шалость? Наверное, каждый человек чувствует себя в своей жизни немного мошенником, думала я. Возможно, так оно и есть.
Или, может быть, проблема состояла как раз в том, что обман закончился. Я взялась за эту работу, чтобы использовать ее как прикрытие для чего-то другого. Не слишком ли я увлеклась средствами, забыв о цели? Или, что еще хуже, может быть, я забыла, с чего все началось?
Скорбя по Уилеру, я поняла, что скорбела по чему-то еще. Я медленно повернулась в кресле, оглядывая пустой офис. Где мой отец? Где он был, когда я размышляла о горизонтах событий в квантовой квартирке в Ноттинг-хилл? Где он был, когда я обсуждала проблемы мультивселенной на пляже Санта-Барбары или вопросы небулевой логики в отеле Tribeca Grand? В Блумсбери? В гостинице Holiday Inn? Где он был тогда? Где он сейчас?
Мой план заполучить для нас постоянный пресс-пасс и доступ к внутреннему миру физики сработал, но где-то по пути я сбилась с курса, начала употреблять личные местоимения в единственном числе, организовывать жизнь под себя. Конечно, это должно было случиться, но все же… Пять лет назад, весенним днем, когда я решила поехать на конференцию в Дейвисе без него, я, сама того не зная, запустила цепь событий, которые закончились здесь, в офисе, в рабочем кресле, в одиночестве. Написано ли прошлое теперь несмываемыми чернилами? Взгляни я на вещи иначе, получила бы я теперь другую волновую функцию? Выбрала бы новую историю? Запустила бы квантовый процесс идущего сверху вниз сожаления?
А как вся эта история теперь видится глазами отца? Смотрит ли он с гордостью издалека, как его дочь живет общей мечтой, чувствует ли причастность к миру физики опосредованно через ее жизнь, счастливо проводя время в тихом пригороде? Или он погряз в ежедневных заботах, продолжая свою жизнь по инерции и наблюдая, как его идеи ускользают от него, его собственное изобретение скрывается за горизонтом, как последняя электричка или угнанный автомобиль? Может быть, в какой-то другой вселенной мы бежали без оглядки с лужайки перед домом Эйнштейна. А может быть, мы по-прежнему продолжали поиск реальности вместе. Может быть, Уилер был еще жив и шел дождь. Это не имело значения, однако, потому что я живу в этой Вселенной.
– Какой стыд, что мы так и не поговорили с ним еще раз, – сказал отец.
Я кивнула в знак согласия и с сожалением глотнула холодной газировки.
Был разгар лета в Бостоне, родители приехали из Филадельфии, чтобы меня навестить. Втроем мы сидели на моем балконе, с видом на залитый солнцем Мемориал-драйв и реку Чарльз. Бостонский городской пейзаж на противоположном берегу отражался в стакане газированной воды. Счастливая мать занималась вязанием, пока мы с отцом говорили, как обычно, о физике. Это была идеальная модель идеального дня.
– А почему вы этого не сделали? – спросила мама, не отрывая глаз от вязания.
– Мы не могли, – сказала я. – Около года назад я связалась с Кеном Фордом, его бывшим сотрудником. Я хотела узнать, можем ли мы организовать интервью с ним, но Форд сказал мне, что Уилер переехал в дом престарелых. Это не значило, конечно, что мы не можем его посетить, но мне показалось тогда, что это получилось бы как-то слишком неуважительно.
– С каких это пор тебя беспокоит, что уважительно, а что нет? – рассмеялась мама.
– Мы могли бы прикинуться врачами и войти в его комнату, – сказал отец. – Мы бы начали задавать ему процедурные медицинские вопросы, но потом мы спросили бы его о природе реальности. Вы испытываете затруднение при дыхании? Вы испытываете тошноту? Что это значит, что граница границы равна нулю?
– Ты же врач! – сказала я.
Он усмехнулся:
– О, да!
– Во всяком случае, он тогда уже настолько плохо слышал, что разговор был бы невозможен, – сказала я.
– А что теперь? – спросила мама.
– Я не знаю.
Это было угнетающе. Казалось, что с уходом Уилера тайна его загадочных фраз приобрела еще более глубокий смысл. Конечно, я знала, что он еще не нашел ответы на свои вопросы о Вселенной, – иначе мы бы услышали об этом. Имя Уилера получит всемирную известность как ученого, сделавшего значительный вклад в фундаментальную физику. Нобелевский комитет, возможно, соберется и примет соответствующие решения. Но на этом физика не закончится, и я была убеждена, что вопросы Уилера были ключами к разгадке тайн реальности.
Может быть, я просто хотела поверить в это, потому что это было так романтично и так захватывало, что заставляло меня чувствовать себя важной, как будто я каким-то образом несла факел Уилера, который он намеревался вручить какому-нибудь выдающемуся физику в тот день в Принстоне, но его зрение ослабло, и он ошибочно передал его мне. Нам. Теперь, спустя годы, его пламя замерцало, угрожая погаснуть, и все, что я могла разглядеть, – это был дымок, мелькающий в воздухе, как крысиный хвост.
– А как насчет людей, которые его знали? – спросил отец. – Его бывшие студенты? Они имеют представление о том, что Уилер думал об этом.
Я подскочила в кресле.
– Точно! Мы можем поговорить с людьми, которые знают, что он имел в виду, произнося эти слова. Мы могли бы сказать, что пишем про это статью.
– Зачем мне писать статью? – спросил отец.
Хорошо.
– Ладно, тогда мы скажем, что мы пишем книгу.
– Ты пишешь книгу, – сказала мама.
Я кивнула:
– Ты права.
Это было правдой – в некоторой степени. Мы говорили об этом на протяжении многих лет – с тех пор, как мой отец предложил написать книгу вместе, как только мы найдем ответ на загадку Вселенной, книгу, которую, как я мечтала, когда-нибудь представил бы сам Джон Брокман. Каждый раз, когда я посещала дом моих родителей, мы с отцом, уходя наверх в нашу физическую библиотеку, говорили маме в оправдание, что мы должны «работать над нашей книгой». Каждый раз, когда я отказывалась пойти с друзьями на вечеринку, предпочитая посидеть над книгами по физике, я говорила им, что занята «работой над нашей книгой». «Наша книга» стала центральным персонажем в нашей жизни, и все же она существовала не иначе как отдаленная мечта. Ни одного слова не было написано в ходе этой работы. Она состояла исключительно в исследовании Вселенной. Она была делом нашей жизни. Думая о ней, я прихожу к выводу, что никогда на самом деле не делала различия между моей жизнью, нашей книгой и Вселенной. Если бы я была по-настоящему честна с самой собой, я была бы вынуждена признать, что, хотя я и не согласна с Бостромом относительно симулированной реальности, у меня всегда было такое чувство, что я живу внутри нашей книги, которая материализуется, как только мы разгадаем тайны Вселенной. Написание книги всегда означало поиски ответа, и ответ всегда принимал форму книги, которой суждено было когда-нибудь остаться одной в нашей опустевшей библиотеке.
