Темные ангелы нашей природы. Опровержение пинкерской теории истории и насилия - Dwyer Philip

Жертвами межгосударственного насилия в ХХ веке стали более 120 млн. человек, что составляет около двух третей всех погибших в войнах за последние пять тысяч лет на нашей планете. Проще говоря, за последние сто лет мы, современные люди, убили в двадцать два раза больше людей, чем наши предшественники за 4900 лет. Таким образом, современная эпоха - это настоящая эпоха массовых убийств.

Некоторые из лучших мыслителей последних семидесяти пяти лет пытались осмыслить моральный смысл этого события массового государственного насилия над мирным населением. Для Пинкера Холокост - это лишь статистико-историческая аберрация.

Однако это еще не все. Всеобъемлющее повествование Пинкера основано на тезисе немецкого социолога Норберта Элиаса, названного "цивилизационным процессом". Суммировать сложный тезис в одном предложении было бы несправедливо по отношению к Элиасу, который играет решающую роль в тезисах Пинкера, как для объяснения снижения уровня насилия, так и для передачи общего ощущения "морального прогресса". Но, как показывают в своей главе Дуайер и Робертс-Педерсен, Элиас - это не тот неслыханный ученый, которого Пинкер приписывает себе за то, что он вытащил из безвестности. Мало того, что Элиас вдохновил целое поколение ученых, создавших целый корпус работ, большая часть которых, похоже, прошла мимо головы Пинкера, так еще и "цивилизационный процесс" в качестве теоретического объяснения совершенно некритично используется Пинкером для поддержки своей интерпретации насилия в истории человечества.

Отметим две проблемы. Во-первых, одна из самых серьезных критических замечаний в адрес "цивилизационного процесса" Элиаса, которая также была направлена против Пинкера, заключается в том, что он ориентирован на Запад. Когда Пинкер говорит о мире, он, как правило, имеет в виду западные промышленно развитые страны. Истории остального мира, как ясно показывают работы Майкла Верта, Нэнси Колман и Эрика Вайца, не следуют по однолинейной траектории Пинкера. Они являются символом более серьезной проблемы, заключающейся в том, что схема Пинкера не работает для незападных частей земного шара. Во-вторых, ученые, использующие "цивилизационный процесс", всегда исходили из того, что насилие и цивилизованность взаимоисключают друг друга и являются диаметрально противоположными силами. История говорит нам, что это просто не так, и примером тому может служить СС. Руководители айнзацгрупп, специальных мобильных отрядов убийц на Восточном фронте во время Второй мировой войны, ответственные за гибель от 1,5 до 2 млн. человек, были высококультурной, высокообразованной элитой в рядах нацистской партии. Глядя на биографии этих людей, трудно понять, как люди вроде Пинкера могут утверждать, что "цивилизованность" ведет к снижению уровня насилия.

Можно ли объяснить эти различия в трактовке истории главным образом различием перспектив? Возможно, в какой-то степени. Вопрос о том, считаем ли мы, что общество лучше или хуже, чем раньше, более или менее жестоко, чем в прошлом, - это, в конце концов, классический вопрос "стакан наполовину полон или наполовину пуст". Однако в недавней статье, опубликованной в Proceedings of the National Academy of Sciences, высказывается предположение, что при увеличении численности населения число жертв насилия на душу населения снижается, независимо от управления, совместной торговли или технологий. Пинкер отвергает этот аргумент, поскольку он рассматривает только один вид насилия и не объясняет, по его мнению, общего снижения. Другая точка зрения может помочь объяснить, почему в современных конфликтах участвует не так много людей в современных обществах, как в прошлом, даже без учета значительного роста смертоносности современных войн за последнее столетие.

В период "холодной войны" произошел переход от войн между национальными государствами к гражданским войнам. Большинство войн, которые велись с 1944 г., а их было более 140, были "малыми", но затяжными и очень кровопролитными гражданскими войнами, в которых так называемые великие державы участвовали лишь косвенно. В качестве примера можно привести Сирию, в которой прямо или косвенно воюют США, Россия, Иран и Саудовская Аравия. После окончания гражданской войны погибает гораздо больше людей, чем во время самого конфликта, в результате болезней, отсутствия пищи и крова, самоубийств. Тот факт, что в современных войнах число жертв меньше, не означает, что насилие идет на спад, а говорит лишь о том, что характер военных действий претерпел значительные изменения. Некоторые рассматривают эти небольшие конфликты как "новые войны", характеризующиеся приватизацией вооруженных сил, способностью повстанческих армий финансировать свою деятельность за счет продажи наркотиков или природных ресурсов, а также очевидной утратой государствами монополии на насилие. Пинкер, напротив, считает, что война, как и насилие, - явление постоянное на протяжении всей истории. Тот факт, что в настоящее время в войнах снижается количество жертв, не является симптомом более мирной эпохи, а скорее свидетельствует о высокой профессионализации (небольшие армии заменили миллионы призывников) и высокой технологичности вооруженных сил (вспомните удары беспилотников).

Слишком легко судить о прошлом с нашей собственной точки зрения. Если смотреть глазами современного Запада, то любое насилие представляется жестоким, варварским и садистским. В результате возникает определенная виктимизация людей, подвергшихся насилию, будь то "законное" и оправданное, как в случае с казнью приговоренного к смерти за убийство, или в случае с мезоамериканцем , принесенным в жертву богам в Теночтитлане, даже если он шел на смерть добровольно. Эта неявная виктимизация, проходящая через все книги Пинкера, мешает нам понять прошлое глазами других людей.

Рассмотрим более конкретный исторический пример - самоубийство Маргрете Кристенсдаттер, датчанки, которая в 1741 г. решила не покончить с собой, а убить девятилетнюю девочку, зная, что ее признают виновной и казнят за совершенное преступление. В Дании середины XVIII в. самоубийства совершались на религиозной почве; преступники боялись ада в случае самоубийства, но понимали, что если их признают виновными в убийстве и приговорят к смерти, их души будут спасены, пока они являются истинными верующими христианами. Поэтому у Маргреты не было ни страхов, ни сомнений, когда она взошла на эшафот. Не менее интересны высказывания молодого пастора Хенрика Гернера, который был свидетелем ее казни и позже написал в своих мемуарах:

Это было, конечно, отвратительное событие, и спаси Бог всякого почтенного человека от такой судьбы, но все же в нем есть что-то доброе, живое и приятное, и это прекрасный пример бесконечного терпения и терпеливости верного пастыря в деле спасения заблудших душ.

В данном случае казнимый - это не жертва жестокого государственного аппарата, стремящегося продемонстрировать свою силу, а человек, использующий государство для своего духовного спасения. Точно так же магистраты XVI века во времена Реформации, отдававшие приказы о пытках и казнях своих единоверцев, считавшихся еретиками, считали, что действуют из самых высоких побуждений христианского милосердия. Историческая фигура Маргрете - не просто статистика: ее история становится понятной только при знании контекста.

Подобные открытия меняют наше понимание прошлого и показывают, что, когда историки изучают насилие глазами современных свидетелей, они в итоге ставят совсем другие вопросы. Что такое насилие (на которые в "Лучших ангелах" нет ни ответа, ни постановки)? Как люди воспринимают его в разных временных и пространственных условиях? Какова его цель и функция? Каково было отношение современников к насилию и как менялось отношение к нему с течением времени? Всегда ли насилие "плохое" или может быть "хорошее" насилие, насилие восстанавливающее и созидательное? Если бы Пинкер всерьез занялся хотя бы одним из этих вопросов, мы получили бы гораздо более достоверную, сложную и интересную книгу.