Ольга Елисеева - Бенкендорф. Правда и мифы о грозном властителе III отделения
Его высочество считал себя правым. Упирался. Негодовал. Не хотел заметить, что против него намеренно интригуют руками рядовых офицеров люди покрупнее. Те, кто ставил на цесаревича Константина как на наследника престола. А тот возьми и откажись от своего права, ради любви к особе некоролевских кровей. Те, чья карьера строилась с расчетом на Константина, запаниковали. Захотели ослабить позиции третьего из царевичей. Ославить в армейской среде. Лишить поддержки.
Удалось? Как сказать.
Сам Николай Павлович этого не замечал и, закусив удила, подставлялся по молодости под удар открытым животом. Да и характер был — не приведи Бог. С годами государь себя смирил. Согнул крикливого капризного ребенка в бараний рог. Но тогда Паскевичу, как начальнику 1 — й гвардейской пехотинской дивизии, куда входил полк, пришлось попотеть, чтобы разгрести чужие загаженные конюшни.
Он прикрыл молодому, требовательному и не слишком осведомленному великому князю спину. Из каких соображений? Уже был его человеком? Да не то чтобы. Но точно не человеком
Константина. Действовал, чтобы избежать еще больших неприятностей. В том числе и для себя лично. Ведь за откровенную глупость царевича он, солидный генерал, с опытом и пониманием, мог поплатиться местом. А потому следовало напрячься и выправить ситуацию.
Государь этой помощи не забыл.
Бенкендорф знал Ивана Федоровича еще с детства, со времен службы пажами. Тогда уроженец Полтавских плавен "гекал" и стеснялся своего произношения. Чтобы отучить внука от обидной привычки, дед специально нанял знаменитого лингвиста Мартынова обучать мальчика словесности. С той поры Паскевич читал много и вовсе не был косноязычен, как утверждали в свете, ссылаясь на покровительство нового командующего Грибоедову. "Как не порадеть родному человечку?" Драматург — кузен жены Паскевича, вот и вся притча.
Конечно, после женитьбы Иван Федорович наел щеки, растянувшие к ушам прежние морщины, и стал походить на довольного кота, которому позволили греться на солнце, давали блюдечко молока и чесали брюхо. Но Бенкендорфу было известно, как вспыльчив и впечатлителен этот человек. Еще молодым, получив первый полк, он ринулся его обустраивать и слег с нервной горячкой.
После войны Паскевича, как и самого Бенкендорфа, помурыжили, гоняя на ревизии. Особенно громким было "липецкое дело" 1816 г. Тогда Иван Федорович командовал дивизией в Смоленске. Казенные крестьяне, разоренные Наполеоном, получили безвозмездно хлеба на 21 тысячу рублей и освобождение от недоимок на 60 тысяч рублей. Однако они взбунтовались, отказавшись платить налоги за 1814 г. и говоря, что на самом деле с них взыскали подати в полном объеме, не выдали зерна да еще и продали весь хлеб на корню откупщикам. За неуплату обвиняемые были приговорены к сечению плетьми. Особенно Паскевича возмутил тот факт, что среди наказанных оказались два 80-летних старика.
Расследование выявило, что многие крестьяне попали в тюрьму даже без допроса, только по показаниям местных властей.
При этом хитрецы "приказные" везде соблюди букву закона, а неграмотные люди были обобраны и взяты под стражу. На имя императора Паскевич писал: "Может быть, бессовестные деяния удельных чиновников облечены формой закона, но но совести они преступны, и всякому беспорядку они настоящая причина". По его ходатайству обвиняемых освободили и все- гаки отдали им денежное пособие, а также установили рассрочку выплаты оброка.
В момент следствия Паскевич, как позднее Бенкендорф, находились в подвешенном состоянии — оба намеревались жениться, для чего командирам их уровня требовалось разрешение императора. Сразу же после ревизий такие разрешения были получены,
Избранницей Ивана Федоровича стала Елизавета Алексеевна Грибоедова, или по-светски Зи-зи. Московская штучка. Старая аристократия. Хоть и обедневшая. Особенно после пожара. Вот тут для малороссийского помещика, правнука казацкого старшины Пасько, открылся шанс. В приданое генерал получил целый воз московской родни. Что почетно. Вошел в число. Поднял фамилию не только подвигами на поле брани, но и высокими семейными узами. Укрепился. Чего до наполеоновского разорения ему бы не позволили. Стой в передней, подавай шляпы.
НЕВИННЫЕ ЖЕРТВЫВот такой командующий, вместо Ермолова, ныне подпирал Кавказский хребет. Его завоеваниям следовало бы позавидовать. Но и то правда, что ныне не сам человек создает себе репутацию. А ему ее создают сотней языков как при дворе, так и в обществе.
В "Путешествии в Арзрум" Пушкин писал о Грибоедове: "Рожденный с честолюбием, равным его дарованиям, долго был он опутан сетями мелочных нужд и неизвестности. Способности человека государственного оставались без употребления… Несколько друзей знали ему цену и видели улыбку недоверчивости, эту глупую, несносную улыбку, когда случалось им говорить о нем как о человеке необыкновенном. Люди верят только славе и не понимают, что между ними может находиться какой-нибудь Наполеон, не предводительствовавший ни одною егерскою ротою, или другой Декарт, не напечатавший ни одной строчки в "Московском телеграфе"".
Назначение Грибоедова в Тегеран было уступкой общественному мнению. И тут же государь получил самый горячий отклик. "Все молодое, новое поколение в восторге, — доносил Фон Фок. — Грибоедовым куплено тысячи голосов в пользу правительства. Литераторы, молодые способные чиновники и все умные люди торжествуют. Это победа над предрассудками и рутиной. "Так Петр Великий, так Екатерина создавали людей для себя и отечества", — говорят в обществах… Вспоминают о… других способных людях, заброшенных в прежнее время".
Первая встреча графа Паскевича-Эриванского с наследным принцем Аббас-Мирзой (пятый справа — А.С. Грибоедов)
Однако общественное мнение — не оракул, Иной раз строгий судия, оно оказывалось порой очень снисходительным. Возможно, только к "своим"? История гибели "вазир-мухтара" очень показательна. Получив "сотни голосов в пользу правительства", император не получил дела. Эпоха на сотни голосов могла бы повторить о многих ярких личностях, не достигших "степеней известных": "Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклее. / А здесь под гнетом службы царской…"
Отсутствие деятельности лучшая почва для иллюзий. Хорошо тому, кто может оседлать общественное мнение. Ермолов сам зубаст. Как скажет про "двух Ванек", на которых "далеко не уедешь", так и прилепится, с языка не снимешь. А справедливо ли, нет ли другой вопрос.
Между тем "два Ваньки" ускакали очень далеко. Лето 1829 г, внушало самые смелые надежды. Бенкендорф вспоминал: "Наши корабли под командованием адмирала Грейга курировали около Дарданелл. Они увидели национальный флаг, свидетельствовавший о победах (армии Дибича. — О.Е.), и оказали помощь спускавшимся с Балканских гор уланам и казакам. В этом соединении было нечто сказочное… В Азии граф Паскевич двигался и действовал как молния. Своим победоносным приближением он угрожал другой стороне Босфора. Еще несколько недель, и Константинополь будет атакован нашими сухопутными армиями, и со стороны Европы, и со стороны Азии, а наш флот перекроет проход из Черного моря и Средиземное".
По можно смотреть на дело сквозь очки журнальных авторов и видеть прямо обратное. Как глядит Вяземский. После того как Петра Андреевича не взяли на войну, где "только и весело быть русским", он набычился и писал: "Война турецкая — не дело отечественное, она не русская брань 1812 года", а жене добавлял: "У нас ничего общего с правительством быть не может. У меня нет ни песен для всех его подвигов, ни слез для всех его бед". Стоило ли за год до этого обивать пороги Бенкендорфа?
Как смотрел на происходящее Пушкин? В черновике стихотворения "Олегов щит" он писал:
И [дале] двинулась РоссияИ юг державно облеглаИ пол-Эвквина вовлекла[В свои объятия тугие].
У Российской империи "тугие объятья", вовлечет — рад не будешь. Очень близко к "Недвижному стражу". Так ли поэт мыслил теперь? И да, и шире. Поэтому в основной текст стихи не вошли.
Но общество — газеты, журналы, салонные разговоры — оставалось на удивление легковерно. Обнаруживало только то, что ему показывали, о чем говорили те немногие, кто говорить умел.
Поэтому-то Паскневич не хотел ссориться с Пушкиным. Если видел в Тифлисе, то даже терпел выходки, которые, например, для Воронцова вовсе не выглядели бы смешными. "Резко бросилось мне в глаза на этом обеде лицо одного молодого человека, — рассказывал спустя годы князь Е.О. Палавандов. — Он показался мне с растрепанной головой, непричесанным, долгоносым. Он был во фраке и белом жилете. Последний был испачкан… Он за стол не садился, закусывал на ходу. То подойдет к графу, то обратится к графине, скажет им что-нибудь на ухо, те рассмеются, а графиня просто прыскала от смеха… Даже генерал-адъютанты, состоявшие при кавказской армии, выбирали время и добрый час, чтобы ходить к главнокомандующему… А тут — помилуйте — какой-то господин безнаказанно заигрывает с этим зверем и даже смешит его".
