Владимир Кессельман - На кого упало яблоко
А потом… Что произошло потом, не совсем ясно. Вот как об этом пишет дубненский физик А. Расторгуев[162]. Векслер повторил в упрощенном варианте выкладки Фейнберга и подготовил работу к печати. Статьи с описанием ускорителей нового типа и обоснованием принципа автофазировки в том же 1944 году были опубликованы в «Докладах Академии наук». Не ищите в них упоминаний о Фейнберге. Их нет, как нет их и во всех последующих работах Векслера. Евгений Фейнберг, получается, подарил Векслеру математическое обоснование принципа автофазировки.
Как пишут люди, владеющие вопросом, проблема авторства широко обсуждалась в ФИАН. Правда, в кулуарах. Не взял в соавторы — ладно, но почему не выразил хотя бы благодарности? Мнения на этот счет разные. Нобелевский лауреат В. Л. Гинзбург со свойственной ему солдатской прямотой назвал Векслера «сукиным сыном». Фейнберг был более сдержан. Он говорил, что долгое время был другом Векслера, но потом увидел в нем безграничное честолюбие, которое подминает под себя всё. Ученикам Векслера, в особенности дубненским, трудно будет с этим согласиться. Они видели и помнят другого Векслера, а о вкладе Фейнберга многие до самого последнего времени вообще не слышали. Этому способствовал сам Фейнберг. Он молчал шестьдесят лет. Почему? Трудно сказать. Может быть, он чувствовал себя обязанным Векслеру? Ведь Векслер выручил его в трудную минуту. После аспирантуры у Фейнберга были проблемы с работой, и Векслер, в то время партийный секретарь ФИАН, помог ему устроиться в институт.
Когда Векслер представил свою работу на ежегодный институтский конкурс, ее приняли холодно. Вернее, не приняли, а отклонили. А в жюри входил Фейнберг… И тогда Векслер решил доказать явление автофазировки на опыте. При поддержке С. И. Вавилова, который к тому времени был уже не только директором ФИАН, но и президентом Академии наук, он приступает к строительству первого синхротрона.
Интерес к работе над синхротроном резко усилился после события, случившегося осенью 1945 года. Эдвин Макмиллан[163] — физик, получивший известность еще до войны открытием первых трансурановых элементов нептуния и плутония, опубликовал статью, в которой описал новые идеи, совпадающие с идеями Векслера. История как будто повторилась. Векслер ни словом не упомянул Фейнберга, Макмиллан ни словом не упомянул Векслера, хотя работа того уже была опубликована на английском. Складывалось впечатление, что он его просто не читал. Так оно потом и оказалось. Векслер расстроился. Намечалась удручающая перспектива борьбы за приоритет… И тут очередной поворот сюжета: Лоуренс, изобретатель циклотрона, указал на приоритет Векслера. О Векслере заговорили все агентства мира… Векслер стал знаменит.
Ему дали лабораторию. Из соображений секретности она получила название «эталонной». А на дворе уже была холодная война, уже прозвучала речь Черчилля в Фултоне, и в Советском Союзе развертывалась борьба с космополитизмом и низкопоклонством перед Западом. Началась гонка вооружений. В ноябре 1946 года американцы соорудили и запустили протонный фазотрон — первый ускоритель, основанный на принципе автофазировки. Строились синхротроны, фазотроны, синхрофазотроны… Векслер всегда ставил перед собой высокие цели. Синхрофазотрон был одной из них. И в марте 1957 года ускоритель был построен.
Дубненский синхрофазотрон был выдающимся инженерным достижением, внушительной демонстрацией возможностей науки и техники. Электромагнит массой 36 тысяч тонн до сих пор остается самым большим магнитом на Земле. Великий Бор приезжал в Советский Союз. Он был в Дубне. Ему показали синхрофазотрон. Бор сделал заявление для прессы, что восхищен смелостью инженерной мысли советских ученых. Что касается Нобелевской премии, то Векслер мог получить ее за автофазировку. Он дважды номинировался, и оба раза с Макмилланом, и оба раза не получил. Камнем преткновения стало экспериментальное подтверждение, практическая реализация идеи. Американская сторона соответствующие материалы представила, а в Советском Союзе все связанное с синхротроном было засекречено. Одному Макмиллану Нобелевскую премию присуждать не стали. Свою премию он получил вскоре по химии, вместе с соотечественником Гленом Сиборгом, за открытия сверхтяжелых элементов нептуния и плутония. Косвенно, впрочем, и за автофазировку тоже. А дважды за один и тот же результат Нобелевскую премию не дают.
Два автора одного открытия встретились в Америке в 1963 году, когда Векслер вместе с Макмилланом был удостоен премии «Атом для мира». В том же году Макмиллан приехал в Дубну на конференцию по ускорительной технике.
В начале 60-х годов XX века первые советские синхротроны наконец рассекретили. Но история с автофазировкой на этом не закончилась. Неожиданно выяснилось, что Векслер был не первым. До него явление автофазировки предсказал Лео Сцилард, участник Американского атомного проекта. В 1934 году, за десять лет до Векслера, он подал заявку на патент с описанием ускорителя, известного сейчас как синхротрон, и явления фазовой устойчивости пучка в ускорителе, известного сейчас как принцип автофазировки. Однако подробное описание в патентное бюро так и не подал, и заявка была объявлена несостоявшейся. В научных журналах Сцилард также ничего не опубликовал, и его открытие, опередившее время, не повлияло на развитие науки. Он никогда не претендовал на приоритет открытия принципа автофазировки. Описание синхротрона и явления фазовой стабильности было обнаружено в его архиве среди других бумаг в начале 70-х годов, при подготовке к публикации его научного наследия.
Послесловие
«Что такое я сам? Что я сделал? Я собрал и использовал все, что я видел, слышал, наблюдал. Мои произведения вскормлены тысячами различных индивидов, невеждами и мудрецами: детство, зрелый возраст, старость — все принесло мне свои мысли, свои способности, свои надежды, свою манеру жить; я часто снимал жатву, посеянную другими, мой труд — труд коллективного существа, и носит он имя Гёте»[164], — писал о себе Гёте, который был не только великим художником, но и выдающимся естествоиспытателем.
Если просмотреть учебники физики, по которым учились и учатся в школах сейчас, то можно увидеть, что там почти ничего не говорится о том, как были открыты законы природы, какие трудности стояли перед исследователями. В учебниках нам дается стройная установившаяся картина физики. Но такая она очень далека от действительной.
По сути дела, каждое открытие в физике есть лишь последнее звено в длинной цепи поисков многих известных и безымянных исследователей. Так было с законом тяготения, так было с законом электромагнитной индукции и с большинством других великих и не очень законов физики. Гениальные открытия Фарадея были во многом стимулированы и подготовлены работами Эрстеда. А работы самого Эрстеда опирались на открытия многих ученых в области электричества. Идея атомного ядра Резерфорда тоже имела своих предшественников. Д. Стоней выдвинул ее как одну из вероятных схем строения атома, а до Стонея ее предлагал японский физик Нагаока и другие ученые. И таких примеров в истории физики не счесть.
Много воды утекло с тех пор, когда открытия делались гениальными одиночками… Общепризнанна коллективность современной науки. Тишине уединенного кабинета ученого недалекого прошлого противопоставлены современные научные лаборатории. С новой силой зазвучало брошенное 150 лет назад Виктором Гюго крылатое: «Искусство — это я, наука — это мы». Ученый стал государственным служащим, выполняющим заказы.
Поэтому в наше время споры о приоритете становятся все более редкими. Приоритет устанавливается достаточно точно датой поступление статьи в журнал, авторским свидетельством, патентом.
И все же эта тема в науке осталась. В наши дни научные достижения приносят немалое признание. Конечно, для разных ученых роль тех или иных стимулов различна. Есть те, кто работает ради денег, власти и общественного положения. И все же подлинными учеными редко движут только подобные мотивы. Ученый испытывает глубокое удовлетворение от самого факта открытия.
Важен ли вопрос о приоритете? Стоит ли о нем спорить? Познание природы объективно и неизбежно. Если сегодня ученый не установил некую закономерность в явлениях окружающего мира, то завтра ее установит другой. Познание — дело общечеловеческое, и поэтому, казалось бы, не важно, кем именно сделано открытие. Но если говорить о науке как о творчестве, то приоритет важен. Ни одно крупное научное открытие не падает с неба. До Эйнштейна к идеям теории относительности приближались Лоренц и Пуанкаре. Но автором открытия следует считать того, кто полностью его сформулировал, понял его смысл и значение и сделал из него нужные выводы.
