Лилия Алексеева - Небесные сполохи и земные заботы

16. Включите нам полярное сияние!

Я препоручаю основания науки о магните

— новый род философии ‑

только вам, истинные философы,

благородные мужи.

— Дорога в космос!.. — ворчит кто–то, споткнувшись на лестнице. Осторожно ступая по заснеженным ступенькам, мы, группа москвичей–космофизиков, поднимаемся на крышу заполярной наблюдательной станции. Здесь стоят приборы, которые в автоматическом режиме следят за полярными сияниями. Сейчас над станцией висит еле заметное белесое пятно, скорее похожее на облако, подсвеченное снизу. Но свет — помеха для наблюдений, поэтому уличные фонари в поселке затемнены. Мир без огней кажется безлюдным и необжитым. Полное впечатление, что все здесь было таким же и много лет назад, когда еще не было станции, не было поселка внизу.

Мы слушаем рассказ сотрудника станции о новых приборах, вздрагиваем, когда какой–нибудь аппарат внезапно начинает жужжать, ждем, когда он, отработав свое, сам собой замолкнет и рассказ продолжится, но каждый из нас нет–нет да и оглянется по сторонам: вдруг где–нибудь зажжется яркое подвижное сияние — знаменитый «пожар небес».

Масса людей, которые посвятили свою жизнь изучению полярных сияний, точнее, тех космических явлений, что стоят за «живым пламенем небес», никогда своими глазами его не видели — только цифры, только графики, только формулы, рассказывающие о нем. А увидеть хочется. В короткое время, отведенное для научных семинаров и совещаний в Заполярье, ясную ночь и сияние, тем более эффектное, застанешь не всегда. И обязательно в той или другой форме прозвучит и забудется до следующей встречи непритязательная шутка, обращенная к хозяевам заполярного поселка, где собрались приезжие космогеофизики: «Пожалуйста, включите нам полярное сияние!»

В служебное время увидеть красивое полярное сияние не довелось и мне. Но в моей жизни была Антипаюта — полтора месяца заполярной зимы. День тогда был не в счет: каких–нибудь три–четыре часа мутного света, когда «все кошки серы», остальное время суток занимала ночь. Если облака не закрывали небо, все выглядело необыкновенным. Полярная ночь оказалась светлой и яркой, краски, едва различимые днем, отчетливо были видны ночью. Местные жители для далеких поездок на нартах выбирали именно ночь. Мы говорим: «У телевизора голубой экран», небо же над Антипаютой светилось ясными ночами еще более чистым, каким–то радостным, голубым светом. Я знала, что яркое свечение всего неба бывает экваториальнее длинных дуг аврорального овала, однако не представляла себе, насколько оно яркое.

Но в ту ночь мы, по–видимому, находились где–то в области дуг, на темно–синем небе светилось несколько их обрывков и отдельные не очень четкие пятна. Было около полуночи, когда белое пятно над головой неожиданно превратилось в огромную серовато–розовую звезду. Лучи ее исходили из темной сердцевины и в каком–то странном ритме попеременно меняли свою длину. Казалось, звезда журчит и как будто говорит о чем–то. Звуков не было слышно, было зрительное восприятие ритма. Надо мною горела корона, довольно редкая форма полярных сияний. Ее видит лишь тот, кто находится прямо под ней; ему кажется, что лучи идут из одного центра.

Однако пора вниз. Осторожно по одному спускаемся по узкой лесенке. Внизу большая комната, где обычно работают дежурные сотрудники станции. Наверное, так выглядят арктические лаборатории с тех пор, как они появились. Приборы на стеллажах, рулоны бумаги, традиционные валенки и свитера полярников.

Но приборы эти современные, точные, лампочками–индикаторами перемигиваются блоки лабораторной электронной вычислительной машины. В комнате висит огромный чертеж — строение магнитосферы, каким его открыли космические корабли. На полках — те же книги, что остались на моем рабочем столе в далекой Москве. Разговор, который пойдет сейчас у гостей и хозяев, будет общим — сразу об арктическом небе и о космосе. Обходиться друг без друга мы не можем.

До появления спутников систематически изучать полярные сияния и связанные с ними явления можно было лишь в условиях зимовки. Работы геофизиков–полярников прокладывали дорогу будущей космофизике.

Был в Арктике и Антарктиде уже известный нам Сергей Михайлович Мансуров. Однажды, когда в нашем с ним разговоре зашла речь о статьях ленинградского космофизика М. И. Пудовкина, он вдруг сказал: «А мы с ним зимовали в Антарктике». И мимоходом вспомнил: однажды во время аврала, когда все работники станции выгружали бочки, Сергей Михайлович увидел, как Пудовкин, выпустив бочку, повалился спиной на снег. Мансуров бросился к нему узнать, в чем дело. Тот предложил ему лечь рядом и указал на небо: «Смотри!» — «Я поднял голову, а там спираль огромная — во все небо — разворачивается!» Они лежали рядом на снегу и смотрели полярное сияние. Другие зимовщики тоже один за другим побросали работу и начали следить за происходящим в небе.

Наши коллеги старшего поколения связаны между собой не только наукой, но еще и героико–романтическим образом жизни. Они и внешне чем–то напоминают друг друга, какой–то простотой обращения, уравновешенностью характера, а за всем этим — небудничность биографий.

Мне посчастливилось знать одного из старейших геофизиков нашей страны — Николая Васильевича Пушкова. Его имя связано с историей освоения Арктики. Памятное время. Тогда, в 1937 году, начала работать первая советская дрейфующая исследовательская станция в Ледовитом океане. Вся страна с волнением следила за работой четверых зимовщиков — И. Д. Папанина, Э. Т. Кренкеля, Е. К. Федорова, П. П. Ширшова. И вдруг радиосвязь со станцией исчезла. Что–то случилось там, на льдине? В этот тревожный момент руководитель магнитной обсерватории в Павловске под Ленинградом H. В. Пушков связал происшествие с магнитной бурей и предсказал, что связь скоро восстановится сама собой. По заданию руководства он организовал оперативную службу магнитного поля, дававшую информацию об условиях связи со станцией «Северный полюс».

Потом, перед самой войной, обсерватория переехала в Подмосковье и была преобразована в Институт земного магнетизма, ионосферы и распространения радиоволн Академии наук СССР — ИЗМИРАН. Николай Васильевич был ее руководителем.

— Николай Васильевич, — спросила я однажды H. В. Пушкова, когда по дороге на конференцию мы оказались с ним. в соседних креслах самолета, — а что пришлось вам делать в войну?

Николай Васильевич рассказал тогда немного о себе. Он был тогда уже не молод и в армию призван не был. Но он подал заявление, чтобы его направили в какой–нибудь партизанский отряд. Так он оказался в Новгородской области в качестве директора средней школы и должен был оставаться на оккупированной территории, если придет враг. Но фашисты до этого района не дошли.

Николай Васильевич вернулся в институт и был почти тут же командирован в Англию за магнитными картами морей Ледовитого океана. Такие карты, если только они не устарели из–за изменений магнитного поля планеты, обеспечивают более точную ориентировку морских и воздушных судов.

Командировка растянулась почти на год. Англию и СССР разделяла фашистская Германия со всеми ее фронтами. Чтобы попасть кружным путем в Англию, пришлось вылететь через нашу южную границу. Однако регулярного сообщения с Англией не было и там. Начальники гарнизонов союзных войск на всякий случай старались побыстрее освободиться от неожиданно залетевшего к ним постороннего русского. Они отправляли его ближайшим бортом независимо от того, куда шел этот борт: в отсутствие регулярных рейсов совсем нетрудно обосновать необходимость лететь не в ту сторону. И Николай Васильевич летел и летел к югу над Африкой, все дальше и от Москвы, и от Лондона. Наконец с западного берега Африки, морем, под угрозой нападения немецких под–вводных лодок он все–таки добрался до Англии.

Английские карты оказались устаревшими.

Николай Васильевич стал ждать случая выехать домой. И дождался: к северным берегам Советского Союза отправлялся очередной конвой, тот самый, 17‑й, который потом назвали «трагическим»*. Английское военное командование в критический момент оставило караван из тихоходных грузовых судов без прикрытия, на произвол судьбы и тем самым обрекло его быть легкой добычей фашистских подводных лодок и авиации. Тогда погибло более двух третей транспортных судов.

*(Конвой — караван военных транспортов и торговых судов, идущих под охраной военных кораблей. Здесь речь идет о конвоях, которые в годы второй мировой войны снаряжались для доставки в Советский Союз по северным морям различных грузов от союзников По антигитлеровской коалиции.)