Борис Соколов - Коллонтай. Валькирия и блудница революции
Сначала отношения с Павлом были почти идиллическими. Александра писала: "Вечером мы отправились погулять в Купеческий сад над Днепром. Белый от цветущих яблонь и черемухи, розовато-лиловый от сирени, весь наполненный одуряющим ароматом весны, сад этот был так хорош, что не хотелось уходить отсюда. Солнце уже пряталось, и его красноватые лучи, как огни прожектора, скользили по ровной глади Днепра. В ресторане над обрывом музыка играла старинный вальс…" Это был тот романтический Киев, который Михаил Булгаков запечатлел в романе "Белая гвардия" и в фельетоне "Киев-город" и который навсегда погиб с революцией. И Коллонтай чувствовала, что идиллия долго не продлится.
Вскоре в киевской гостинице "Континенталь" состоялась крутая разборка с Дыбенко. "Неужели ты думаешь, — сказала она, — что я не узнаю этот почерк? Подумай, сколько раз я читала бумаги, написанные ее рукой! Меня не ты поражаешь, а эта женщина!
— Да какая же это женщина! — воскликнул Павел. — Глупая, не знающая жизни девчонка! Но не ты ли, Шура, всегда говорила, что каждая женщина имеет свое право на счастье? Даже и мимолетное… Будь снисходительна к Тине.
Такого предательства собственной 18-летней секретарши, выступавшей посредницей в ее переписке с мужем, Александра не могла перенести. В Киеве как раз гастролировала Вера Юренева, и Шура пошла к ней поплакаться. А Дыбенко отправила записку: "Павел! Не жди меня и забудь. Воюй за наше светлое коммунистическое будущее, за счастье пролетариев всех стран". Он ответил из поезда, направлявшегося на фронт: "Шура, мой милый, мой нежно, нежно любимый Голуб. Скажи хотя бы одно: могу ли я взглянут на твои милые, родные очи? Скажи, осталась ли хоть капля любви в твоем сердце? Спаси меня, не дай погибнут. Иначе погибнет моя первая любов к тебе. Скажи хоть слово, разреши хоть слушат звук твоего милого, нежного голоса. <…> Шура, милая, ты хорошо знаеш я не могу жить без тебя. Шура мой Голуб, мой милый, милый Голуб, знаеш ли ты что происходит в моем растерзанном сердце? Знаеш ли ты эту светлую любов к тебе? Нет и тысячу раз нет, для меня нет никого другого, кроме тебя, Голубя. <…> Милый Голуб не дай погибнут мне. Дай ответ скорее. Знай что твое письмо был мой надгробный акт. Вечно твой нежно нежно любящий тебя Павел".
Вскоре от Павла приехал новый посыльный, и Александра сообщила, что ответа не будет. Тогда посыльный передал новое письмо: "Шура, милая, милая, дорогой, нежный Голуб, в минуту выезда на рассвете в бой пишу тебе и вижу твои страдания. Мне никого другого не нужно, другой у меня нет. <…> Я умоляю, чтобы в этот день когда у меня больше нет моего Голубя, нет смысла жизни, пусть меня сразит пуля на посту — твоего верного, нежно любящего тебя. <…> Это для меня единственное спасение и единственная радост. Прощай мой милый Голуб вечно вечно твой Павел.
Сегодня бой за обладание Екатеринославом. Потерю сизого Голубя я не сознавал только в разгаре боя. А забывал, что я один и только в эти минуты мне казалось что ты попрежнему любиш меня что ты мне близкая и родная. Но вот кончался бой и мысль обжигала меня зачем я остался, вед я никому не нужен. И в эти минуты больно становилось в душе сознавая что я одинок и есть только одно дорогое и близкое и незаменимое существо, во имя которого я готов переносит все. И теперь <…> я хочу сказать только тебе, что любов к моему Шурику становится все сильнее.
Тебя мне никто не может заменит. Я верен всегда только тебе
Ответа опять не последовало. Но тут случился внезапный вызов Дыбенко в Москву и он по пути заехал в Киев. И они с Шурой помирились. Павел отвез ее к своим родителям в деревню под Новозыбков. Для этой цели Раковский выделил супругам спецвагон. Двухдневное пребывание в деревне Александра так отразила в дневнике: "Хатка середняка. Много икон. Расшитые полотенца, огромная печь, выбеленные стены, на полу холщовые ручные дорожки. <…> У Павла чудесная мать. В ней что-то эпическое. Темно-золотые волосы, глаза умные, внимательные. Гордая, степенная женщина. Совершенно неграмотная. Один ее сын погиб на фронте. Старик хозяйственный, у него своя рожь, своя гречиха, две коровы, одна лошадь. Вряд ли он в душе за советскую власть. Рядом земля мужа дочери. <…> Мать месит тесто, готовит борщ, рассказывает о детстве Павла, о желании Павла учиться, да не было денег, и он втихомолку бегал учиться у поповны, за это пас гусей попа…
А мы с Павлом словно снова нашли друг друга. Стоим у плетня, смотрим на гоголевский пейзаж окрест и ждем минуты, когда снова окажемся только вдвоем".
На Киев наступали Вооруженные силы Юга России и армия Украинской народной республики. Оставался лишь один путь отступления — на север по Днепру. Перед погрузкой на пароход "Большевик" Коллонтай снабдили фальшивым паспортом и одели в одежду сестры милосердия. Она записала в дневнике: "Не горюй, — утешает меня товарищ из Наркомпроса. — Мы еще вернемся, искупаемся в Днепре и еще шире развернем сеть детских учреждений".
В Гомеле ее встретила добравшаяся туда раньше Вера Юренева. Она оставила воспоминания об их совместном путешествии поездом до Москвы: "Агитационный поезд носил имя Коллонтай. Мы ехали до Москвы неделю: многие мосты были взорваны. Чуть поезд подходит к станции, откидывают стенку вагона, и он превращается в площадку. Играет оркестр. У поезда собираются люди. Коллонтай произносит речь. Вечером на остановке показывают кино — многие впервые видят это "движущееся чудо". В купе Коллонтай похожа на английскую девочку. Бирюзовые глаза двигаются быстро-быстро под крутыми черными бровями".
A.M. Коллонтай с П.Е. Дыбенко с его родственниками
Коллонтай поселили во 2-м Доме Советов (ныне гостиница "Метрополь"), потом перевели в уже знакомый ей 1-й Дом Советов. Меню там было спартанское — суп из селедочных голов и каша с постным маслом. К счастью, Дыбенко, сражавшийся теперь под Тулой, исправно снабжал Коллонтай маслом, колбасой и иным дефицитным продовольствием. До этого он месяц проучился в военной академии в Москве, но затем его бросили во главу 37-й стрелковой дивизии.
25 сентября 1919 года в здании Московского комитета партии в Леонтьевском переулке, дом 18 (теперь здесь посольство Украины), шло совещание. Доклад делал Бухарин. Ждали Ленина, но он не приехал. Около девяти вечера в окно бросили бомбу. Погибли 12 человек, в том числе секретарь столичного горкома Владимир Михайлович Загорский.
"Пережили большую встряску со взрывом в Леонтьевском переулке, — вспоминала Александра Михайловна. — Совершенная случайность, что я избежала гибели. Мы с Инессой (Арманд. — Б.С.) за полчаса до бомбы ушли из зала: спешили в ЦК, где нас ждала Надежда Константиновна, сидели близ дверей, где взорвалась бомба…
Павел как раз в эти дни находился в Москве. Вбегает ко мне ночью Павел, лица на нем нет, расстроенный, взволнованный. Оказывается, узнал о взрыве, рыскал по всему городу, отыскивал "мой труп" по больницам и моргам. Кто-то сказал, что видел, как будто меня "вынесли"!
— Что ты со мной сделал, голубь мой беспокойный! Чуть ума не решился, — а сам не выпускает из объятий. Владимир Ильич тоже очень беспокоился: где Инесса? Звонил в отдел".
Взрыв в Леонтьевском устроили "анархисты подполья", связанные с Махно. В дальнейшем почти все они были уничтожены чекистами.
Но внезапно Дыбенко перебросили в Сибирь. Он писал с дороги: "Скоро ли я увижу обойму прильну к тебе мой Голуб? Мне скучно, одиноко без тебя, моего родного Голубя, без моего мальчугашки. <…> Я так надеялся, что мы будем вдвоем согреват друг друга. Но тоска щемит мое сердце. Голубя моего не удастся схватит за крылышки и поднят его высоко, высоко и прижат его к своей раскаленной груди. Шурочка, мне скучно и тяжело. Хочу верит что Голуб скоро прилетит и я не буду одинок в Сибири. <…> В Реввоенсовете на меня такую грязь лили, но Ильич был весьма внимателен. <…> И ты буд тоже <…>".
Коллонтай заступалась за Марию Спиридонову — легендарного вождя левых эсеров. Ходила к Дзержинскому и Каменеву. Записала в дневнике: "На днях ездила хлопотать о Марии Спиридоновой. Была у Дзержинского, Якова Михайловича (Свердлова) и Каменева. Каменев признал, что ее держали в ужасных условиях (в караульном помещении, в холоде. Уборная общая с солдатами). Дзержинский сказал, что ее перевели в Кремль. В больницу… Победа!… Да все ли сознательные враги? Ведь еще много, что можно "отсеять" и включить в наш же, большевистский улов!.. И об зсеровках, которых арестовали, а их дети — малыши — одни остались в квартире. И все боятся к ним пойти — думают, засада…"
По дороге в Царицын Дыбенко заскочил в Москву. Они с Коллонтай получили новую квартиру в три комнаты. В одной жили Шура и Павел, в другой Миша, работавший на строительстве электростанции в подмосковной Шатуре, в третьей Мария Ипатьевна, ставшая секретаршей Коллонтай.
