Ольга Елисеева - Бенкендорф. Правда и мифы о грозном властителе III отделения
Летом при осаде Варны, помимо прочего, шеф жандармов задумывался: а что лично для него значит роман Пушкина с мадам министершей? Может ее супруг, по просьбе жены, оказать сочинителю покровительство в каком-нибудь деле? И если да, то какая выйдет министерская пря! Из-за коллежского секретаря. Забавно!
Между тем Пушкин благоденствовал в дружеских объятиях графини Закревской и уверял себя в том, что ему никто не причинит зла, пока его пассия имеет достаточно влияния на мужа.
Да, да, их связывала дружба. Так бывает между пресыщенной умной женщиной с богатыми задатками и молодым одаренным мужчиной, которым нечего предложить друг другу, кроме полного, абсолютного понимания.
Когда твои младые летаПозорит шумная молва,И ты по приговору светаНа честь утратила права;
Один среди толпы холоднойТвои страданья я делюИ за тебя мольбой бесплоднойКумир бесчувственный молю…
Не пей мучительной отравы;Оставь блестящий, душный круг;Оставь безумные забавы;Тебе один остался друг.
Аграфена была не только лакомым куском, но и крепким орешком. Об нее легко ломали зубы и покойный государь Александр Павлович, и муж, и десятки кавалеров, чьи имена сохранила лишь светская хроника, а сама красавица мигом выкинула из головы. Она не помнила зла, но всегда искала новизны ощущений.
Между тем с недавно назначенным министром внутренних дел отношения Бенкендорфа были из рук вон. Еще с 1820 г., со времен бунта Семеновского полка, когда Главный штаб, дежурным генералом которого был Закревский, попытался переложить ответственность за случившееся на плечи одного Александра Христофоровича, тогда начальника штаба Гвардейского корпуса.
Его сделали крайним. Причем во время выступления солдат из всего руководства только он находился в городе — остальные разъехались на дачи и на просьбы явиться не отвечали двое суток. Тогда Бенкендорфу пришлось одному разговаривать со служивыми. А потом еще выслушивать упреки спрятавшихся: почему не доносил, что негодяй полковник Шварц оскорбляет семеновцев?
Доносил. И в Главном штабе под сукном лежали его сообщения, что Шварц — креатура Аракчеева — не годен. Не годен, но угоден, отвечали ему. И дальше дело не шло.
Доигрались в политику!
При разбирательстве "семеновской истории" Закревский написал рапорт о том, чего своими глазами не видел: "Бенкендорф,
генерал иностранный, просто не умел прилично действовать; он не знает достаточно русского солдата, не умел хорошо объяснить по-русски и не знает, какими выражениями и какой твердостью должно говорить с солдатом, чтобы заставить себя понимать и повиноваться".
Это он-то не умеет разговаривать с русским солдатом? А всю войну через переводчика беседовал?
Такого не забывают.
После назначения Закревского министром внутренних дел трения между ними были неизбежны. Создайте в государстве две полиции и попробуйте разделить их функции, что получится? Бардак.
Арсений Андреевич настаивал на том, что тайный сыск должен находиться в его ведомстве. Как было при покойном государе. Но тогда же и проворонили заговор 14-го, возражал Бенкендорф. Новый государь хотел, чтобы высшая полиция подчинялась его канцелярии. Однако Корпус жандармов — внутренние войска — очевидно соперничал с полицией Закревского, и за него шла главная драка.
Им дела уголовные, нам — политические. Что делить? — недоумевал Бенкендорф. Арсений Андреевич надувался, как рыба-еж, и резонно отвечал, что из уголовных дел жандармы на месте стараются раздуть политику. Дабы оправдать свое существование, неизменно вворачивал он. А любое политическое преступление так или иначе отягощено уголовщиной.
Словом, министры делили шкуру, а медведь еще бегал, рычал и нападал на поселян.
С Пушкиным дело осложнялось еще и тем, что прежде надзор находился в ведении Министерства внутренних дел. После того как наблюдение за поэтом было восстановлено, им ведало III отделение. Но в неразберихе функций можно было переиграть хотя бы один частный случай. А не демонстрирует ли Пушкин свою независимость? Вот о чем следовало, но, как обычно, не хватало времени подумать.
Глава 5
ПОГОВОРИТЬ ОТКРОВЕННО
"Я знаю, что это будет тебе неприятно и тяжело, — писал Пушкин Вяземскому в конце января 1829 г. о Бенкендорфе. Он, конечно, перед тобой не прав; на его чреде не должно обращать внимание на полицейские сплетни…"
Хороши "полицейские сплетни" — прямое требование цесаревича Константина не пускать их в армию!
"Но так как в сущности это честный и достойный человек, слишком беспечный, чтобы быть злопамятным, — продолжал поэт по-французски, — и слишком благородный, чтобы стараться повредить тебе, не допускай в себе враждебных чувств и постарайся поговорить откровенно".
Вяземский остался при своем мнении. Но любопытно другое: Пушкин обвинял Бенкендорфа в беспечности. Не наоборот. Впрочем, считал хорошим человеком.
О да, он легкомыслен, потому что поминутно не занят делами поэта. Но благороден и сам, по душевному убеждению, не сделает зла.
Примерно то же, но о своем подопечном говорил шеф жандармов императору: "Он все-таки порядочный шалопай, но, если удастся направить его перо и его речи, он будет полезен".
Забавно. Они оценивали друг друга сходным образом. И оба норовили использовать. Насколько позволяло легкомыслие и благородство. В III отделении теперь всегда брошюровали пушкинские рукописи. А вскоре начнут и печатать.
Однако иной раз складывались такие обстоятельства, когда и шеф жандармов не мог помочь. Только сам государь. "Борис Годунов" и "Андрей Шенье" — мелочи в сравнении с "Гаврилиадой".
РАЗВРАЩЕНИЕ ДВОРОВЫХВ июне 1828 г. три дворовых человека отставного штабс-капитана Митькова подали петербургскому митрополиту Серафиму челобитную на своего хозяина, он-де читал им "Гаврилиаду" и тем развратил "в понятиях православной веры".
4 июля Митькова арестовали, а поскольку в обществе приписывали текст Пушкину, было принято решение "предоставить с. — петербургскому генерал-губернатору, призвав Пушкина к себе, спросить: им ли была писана поэма". 25 июля выписка об этом, подготовленная III отделением, пошла на юг, в действующую армию, к Бенкендорфу.
Что такое "развращать крестьян", Александр Христофорович знал со времен войны. Для этого вовсе не обязательно было таскать девок на сеновал. Достаточно хозяину самому колебаться "в понятиях православной веры".
Еще на краешке Смоленских земель, в селе Самойлове под Гжатском, казаки, споткнувшись об околицу, обнаружили мародеров. Большинство порубили сразу, к вящей радости мужиков и особенно баб. Крестьяне приходили ныть, чтобы им отдали пленных на истязание, которое перед смертью они полагали естественной расплатой за грабеж: им же на небесах легче будет, если здесь отмучаются. Бенкендорф отказал.
Серж Волконский вызнал у дворовых, что имение принадлежало их светской знакомой — Princesse Alexis. Княгиня Александра Голицына была тайной католичкой. Везде возила с собой аббатов и готовилась сама ехать в Америку, проповедовать среди дикарей.
Крестьянам между тем представлялось, будто хозяйка, водя дружбу со схизматиками, навела на их деревню французов. "Вот тебе аббат Николь! Вот аббат Саландр! Вот аббат Мерсье!" — вопили они под окнами разграбленного дома.
Волконский стоял на крыльце и помирал со смеху. Все перечисленные были его преподавателями в пансионе, где и Бенкендорф учился четырьмя годами старше. Он тоже давился хохотом, при этих грозных для детского слуха именах. Но было что-то странное в том, как княгиня сначала привела в имение добрых проповедников, а потом за ними пришли не столь добрые люди с оружием. Убивать, грабить, насиловать…
Дело о "развращении" дворовых Митькова могло бы показаться смешным, если бы поэма не оскорбляла Пречистую Деву. Сначала Пушкин отнекивался. Призванный к генерал-губернатору П.В. Голенищеву-Кутузову, он "решительно ответил, что сия поэма писана не им, что он в первый раз видел ее в лицее в 1815 или 1816 году и переписал ее".
Ему не очень поверили. Дело постепенно набирало обороты.
ПЕРЕГОВОРЫТем временем осада Варны шла своим чередом. Капудан-паша решил, как принято у турок, завести ложные переговоры, чтобы дать своим войскам передышку. На улицах валялось уже двенадцать тысяч трупов, их никто не убирал, живые экономили силы.
Явились парламентеры. Николай I впервые видел турецких представителей так близко. Его позабавили горлатные шапки, как у старинных бояр на картинках. Куньи, крытые разноцветной парчой с золотой вывороткой шубы — это в июле-то! К чалмам он уже привык, но паши в торжественных случаях надевали нечто, похожее на белые пирамидки со срезанными вершинами. Точно несли на голове творожную горку пасхи.
