Сьюзен Батлер - Сталин и Рузвельт. Великое партнерство
Обмен посланиями с Рузвельтом и Черчиллем очень много значил для Сталина. Мир больше не держал его и его страну на расстоянии вытянутой руки. Понимая, что Рузвельт и Черчилль обращаются с ним как с равным, он теперь сосредоточился на обеспечении Советскому Союзу после войны статуса великой державы. Еще до Тегерана он предпринял ряд шагов принципиального характера. В то же самое воскресенье, когда президент находился в резиденции «Шангри-Ла» вместе с Дейзи, мучаясь вопросом, ехать или не ехать в Тегеран, Сталин выступал с ежегодной речью в честь Великой Октябрьской социалистической революции. Он впервые признал заслуги союзников и отдал им должное: «Конечно, нынешние действия союзных армий на юге Европы не могут еще рассматриваться как второй фронт. Но это все же нечто вроде второго фронта… Понятно, что открытие настоящего второго фронта в Европе, которое не за горами, значительно ускорит победу над гитлеровской Германией и еще более укрепит боевое содружество союзных государств»[119]. Только неделю назад, на Московской конференции, он признал, что «угроза открытия второго фронта на севере Франции летом 1943 года сковала на западе порядка двадцати пяти немецких дивизий».
Сталину, великому ученику истории, особенно нравилось думать о себе как о правителе, предшественником которого был Иван Грозный, который превратил Россию в великую страну. Когда в 1940 году министр иностранных дел Литвы поздно вечером шел вместе с ним по коридорам Кремля, Сталин сказал ему: «Здесь ходил Иван Грозный»[120]. Теперь, в 1943 году, он приказал талантливому советскому кинорежиссеру Сергею Эйзенштейну снять фильм «Иван Грозный». Фильм, сценаристом и режиссером которого стал Эйзенштейн, явился буффонадой, где Иван Грозный изображался жестоким, но мудрым государственником, который объединил страну. В этой картине Россия была представлена варварской, замечательной, сильной страной. Как отметил Александр Верт, корреспондент Би-би-си и лондонского издания «Санди таймс» во время войны, Иван Грозный в таком виде, в каком он был изображен, являлся «очевидным предшественником» Сталина. У Алексея Толстого, автора романа о другом легендарном царе, Петре Великом, был аналогичный опыт. Сталин редактировал его работу, стремясь добиться того, чтобы Петр напоминал его: «“Отец народов“ пересмотрел историю России. Петр Великий стал без моего ведома “пролетарским царем“ и прототипом нашего Иосифа!»[121]
Сталин много думал о роспуске Коминтерна, организации, которая отвечала за разжигание революции в других странах: он считал, что она уже изжила себя. Еще в апреле 1941 года он сделал официальное заявление для печати о том, что коммунистические партии в других странах вместо членства в Коминтерне должны быть преобразованы в национальные партии: «Членство Коммунистических партий в Коминтерне облегчает буржуазии возможность преследовать их»[122]. «Барбаросса» (кодовое название операции по вторжению германских войск в Россию) приостановила реализацию этой идеи. Теперь же у Сталина было время и необходимая политическая платформа. Молотов сообщил Георгию Димитрову, главе Коминтерна, что организация перестанет существовать. 21 мая, на заседании Политбюро в кабинете Сталина в золотистом дворце, Молотов зачитал следующую резолюцию:
«Мы переоценили свои силы, когда создавали Коммунистический интернационал [Коминтерн. – Прим. пер.] и думали, что сможем руководить движением во всех странах. Это была наша ошибка. Дальнейшее существование КИ – это будет дискредитация идей Интернационала, чего мы не хотим… Есть и другой мотив для роспуска КИ… Это то, что компартии, входящие в КИ, ложно обвиняются, что они являются якобы агентами иностранного государства… С роспуском КИ выбивается из рук врагов этот козырь»[123].
Этот роспуск был совершен не просто для вида, однако при этом он не был и всеобъемлющим. Молотов сообщил Димитрову, что различные мероприятия и функции Коминтерна будут распределены среди других структур. Рузвельт, проявляя цинизм, расценивал данный шаг как внушающий надежду, как жест дружбы, как шаг в правильном направлении. На самом же деле эта организация не прекратила своей деятельности, просто у нее теперь не стало централизованного руководства: ее структуры были объединены со структурами НКВД.
Роспуск Коминтерна со всей очевидностью продемонстрировал прежнюю двуличность Советов. Советское правительство всегда утверждало, что Коминтерн действовал независимо от него, когда фактически им руководил Сталин. В течение многих лет в его письмах к Молотову содержались рекомендации о том, что Коминтерну следовало делать, а от чего воздерживаться. Утверждение о независимости Коминтерна (как оказалось, фиктивной) теперь было полностью опровергнуто. Когда Джозеф Дэвис появился в Москве, чтобы согласовать встречу Сталина с Рузвельтом, процесс роспуска организации был в самом разгаре. Сталин увидел в этом шанс произвести фурор в средствах массовой информации: обнародовать данный факт в то время, как Дэвис находился в Москве. «Мы должны поспешить с публичным заявлением», – призывал Сталин Димитрова[124]. Димитров принялся за работу, и о роспуске Коминтерна было объявлено накануне торжественного ужина, организованного Сталиным в честь Дэвиса, и демонстрации фильма «Миссия в Москву». Дэвис был крайне взволнован этим событием. Во время ужина он отметил, что, «когда он был послом в Москве, он часто говорил Литвинову, что Коминтерн – палка, которой все били Советский Союз, – являлся реальным источником всех бед»[125].
Сталин извлек из этого шага максимум выгоды. Гарольд Кинг, корреспондент информационного агентства «Рейтер» в Москве, поинтересовался у него, что означал роспуск организации. 28 мая Сталин ответил: «Он разоблачает ложь гитлеровцев о том, что “Москва” якобы намерена вмешиваться в жизнь других государств и “большевизировать” их. Этой лжи отныне положен конец»[126].
В соответствии с новой концепцией Сталина (поощряемой Рузвельтом), предполагавшей, что Россия завершит войну в качестве мировой державы, а не потрепанным в боях пролетарским изгоем, чем она являлась до войны, советский руководитель осознал, что России необходим профессиональный, элитный офицерский корпус, к которому относились бы так же, как и в других странах. Он заявил английскому переводчику Э. Г. Бирсу: «У нас в Советской армии хорошие генералы. Им только не хватает воспитания, и у них плохие манеры. Нашим людям предстоит еще долгий путь»[127]. В августе 1943 года было создано девять суворовских военных училищ, названных так в честь Александра Суворова, великого русского генерала XVIII века, который не проиграл ни одного сражения. Эти училища были сформированы по образцу дореволюционного кадетского корпуса с тем, чтобы создать офицерскую касту, существовавшую до революции. Юноши должны были получить военное и среднее образование, которое включало в себе житейские навыки, знание иностранных языков и социальные навыки, такие, как хорошие манеры и бальные танцы. Они покидали стены училища хорошо подготовленными к жизни, искушенными в житейских делах и образованными. Они выглядели весьма привлекательно: их форма была создана по образцу формы военнослужащих Красной армии, с погонами и другими знаками отличия. В общем, следующее поколение советских военных не должно было уступать представителям военных структур Великобритании, Франции и США, в Советском Союзе оно пользовалось большим уважением.
Сама форма у офицеров в 1943 году, когда Красная армия начала наносить германской стороне поражения, существенно изменилась. В ходе Сталинградской битвы, в самый ее разгар, когда советские войска стали одерживать верх, на офицерской форме появились золотистые эмблемы и погоны (заимствованные из Великобритании). Раньше этого не было (погоны были сорваны с плеч офицеров царской армии в 1917 году), однако после Сталинграда к офицерам стало принято относиться как к кадровому составу. «Достойная форма во время отступления выглядела бы нелепо»[128], – отмечал Верт, но когда закаленные в боях солдаты Красной армии выдержали германский натиск и заставили вермахт отступить под Сталинградом, офицерство как общественный класс восстановило уважение к себе, которого ему не хватало в России, поскольку социальный гнев во время революции сравнял все классовые различия. Отличившиеся офицеры были отмечены и награждены новыми орденами, названными в честь великих русских полководцев (живших еще до коммунистического режима): орденами Александра Суворова, Михаила Кутузова, победившего Наполеона, Федора Ушакова, служившего при Екатерине Великой, князя Александра Невского, героя XIII века, который освободил Русь от тевтонцев. Был введен кодекс поведения для офицеров выше определенного ранга, чтобы определить их отличие от рядового состава: они не могли пользоваться общественным транспортом, заниматься такими недостойными их делами, как, например, доставка различных бумаг и документов. Если генерал посещал в Москве театр, то ему следовало сидеть в одном из первых пятнадцати рядов от оркестра. Если же эти места были распроданы, то он не мог присутствовать на театральном мероприятии. Рядовой состав должен был сидеть на балконе.
