Соломон Воложин - О сколько нам открытий чудных..

Замечает же Лотман еще и низкого уровня дифференциальные признаки фонем в первых трех разбираемых стихах, в том, что было (в городе), по сравнению с тем, что стало (в степи). Это уже, так сказать, тончайший фонологический разбор:

<<Если … обратить внимание на то, что сочетание «о — у» активизирует признак открытости [ «о» более открыто, чем «у»], «и — у» лабиализованности [округления губ], «е — у» — ряда [переднего — непереднего] и т. д., то станет очевидно, что в каждом из этих «у» актуализированы различные стороны…>> [2, 248].

Так поскольку все это есть явно подсознательный — для автора — уровень, то именно на нем происходят и другие (увидите какие) перетасовки составляющих. Ведь <<одновременное соединение… явлений в любой схеме… и приведение их в систему [иных] причинно–следственных отношений… составляют основу интуиции>> [1, 179].

И вот во всей этой тонкости соотношений фонем: в столкновении неявно однообразной (а значит, позитивной) повторяемости «у» с явной однообразной (а значит, негативной) повторяемостью финальных «е», в столкновении привычной (то есть негативной) повторяемости «у» с непривычным (т. е. позитивным) ее исчезновением, в столкновении тончайших (а значит, снова позитивных) переливов звучания гласных вокруг «у» с обрывом этих переливов (т. е. снова с негативом), — в общем, в чередующемся столкновении то позитивной, то негативной оценки одних и тех же звуков есть еще одна комбинаторная возможность, авторская — структурная, вневременная. Что если сталкиваются разнообразие с однообразием ради отрицания обоих, — как по Выготскому, ради третьего, катарсиса: ради отрицания самого радикализма перехода от одного к другому? — Тогда на подсознательном авторском уровне почувствуем идею целой поэмы: отрицание романтизма–радикализма.

Лотмана, конечно, не интересует художественный смысл столь тонкой фонологической структуры, вскрытой им самим (для него вскрывание структуры есть самоцель). Но меня–то — интересует. И, я думаю, этот интерес сто`ит проявить контрастно, что я и продемонстрировал.

1. Абульханова — Славская К. А. Диалектика человеческой жизни. М., 1977.

2. Лотман Ю. М. Структура художественного текста. М., 1970.

Написано в феврале 2002 г.

Зачитано в декабре 2002 г.

Островская Н. К.:

Я не понимаю, зачем нужен такой доклад. Во–первых, что: получается, прочел несколько стихов, понял по звукам в них художественный смысл целой поэмы — и не надо читать всю поэму!? Во–вторых, никто ж ничего на слух не воспринял. Да и вообще это какая–то лингвистика. Мы не специалисты в этой области. А ведь к нам приходят на комиссию и люди случайные. Надо не испугать их. Надо ориентироваться на их восприятие.

Реплика

Зная из предпоследних выступлений докладчицы об ее идее предопределенности, мол, для Пушкина случая в жизни и прямом отражении этой предопределенности случая в жизни в пушкинских творениях, в частности, — в «Повестях Белкина», я собрал несколько наблюдений над текстом этих повестей, наблюдений, иллюстрирующих–таки предопределенность случая, но предопределенность не в жизни, а в этом пушкинском сочинении, жизнью не являющемся. Эти мои наблюдения иллюстрируют, в пику докладчице, не жизненную, а, так сказать, художественно–технологическую предопределенность случая. Всё, в том числе и случай, у Пушкина работает на художественный смысл цикла. И этот смысл состоит не в предопределенности случая.

Первая случайность, организованная Пушкиным в «Повестях Белкина», есть то, что «ближайшей родственнице и наследнице» Белкина, Марье Алексеевне Трафилиной, «покойник вовсе не был… знаком». Согласитесь, что такое не часто в жизни случается. Все–таки ближайшая родственница и наследница… Наверно, двоюродная сестра матери Белкина, Пелагеи Гавриловны, в девичестве тоже Трафилиной. Пусть Белкин 17-ти лет «вступил в службу в пехотный егерский полк», а в таком полку, вечно меняющем место своей дислокации, двоюродной тете увидеть его было–таки невозможно. Однако и 17-ти предыдущих лет хватало, чтоб хоть однажды да познакомиться. Ан нет: «вовсе не был ей знаком». Вовсе.

Зачем Пушкин организовал эту случайность?

Можно ответить в духе Бочарова, задавшегося вопросом, зачем — всего на две строчки — привлечен Пушкиным ямщик в «Станционном смотрителе», увозивший Дуню с Минским. Ответ будет: чтоб увеличить количество лиц участвующих в повествовании.

Дух работы Бочарова заключается в обнаружении им (особенно хорошо это проиллюстрировано на «Станционном смотрителе») двуединого принципа поэтики Пушкина. С одной стороны, Пушкин обеспечил рамочную, — так ее называет Бочаров, — систему повествования: рамка мальчика из финала, рамка Пушкина, перетянувшая бальзаковскую фразу для описания того, как видит смотритель Дуню, сидящую с Минским в ее комнате в Петербурге, рамка ямщика, увозившего их, рамка смотрителя, охватывающая и рамку Пушкина, и рамку ямщика, но отдельная от рамки мальчика, и т. д. С другой стороны, Пушкин обеспечил как бы размывание этих рамок: <<один рассказ влился и смешался с другим>> [1, 167]. Бочаров тут ссылается на Виноградова, но выделяет курсивом виноградовские слова «слился» и «смешался». Я бы применил слово «консонанс» — благозвучие в слиянии разных голосов.

Это, — я бы назвал ее антислюсаревской (раз Слюсарь — фундатор психологической школы в изучении Пушкина) направленностью. Бочаров возражает на упреки об отсутствии психологической правды в том, например, что смотритель бальзаковскими глазами видит Дуню: <<правда Пушкина, еще не психолога в более позднем смысле, обще`е и шире «психологической правды»… Поэтому так свободно, не нарушая единства рассказа, рядом со сверкающим авторским описанием помещена фраза, «закрытая» целиком кругозором и голосом персонажа: «Смотритель постоял, постоял — да и пошел»…>> [1, 169–170]. И так — всюду, во всех повестях. Слияние голосов нужно было Пушкину, слияние в консонанс. А для этого — как можно больше персонажей надо для каждого эпизода.

Мог же издатель А. П. обратиться за сведениями о Белкине сразу к какому–нибудь соседу Белкина по имениям? Мог. Но тогда одним человеком стало бы в данных повестях меньше. А так — он полнее, этот <<повествовательный МИР — в исконном русском значении живого людского сообщества, той коллективной субъективности, через которую в повествовании Пушкина проходят факты, предметы, события>> [1, 181–182].

Марье Алексеевне Трафилиной, правда, далеко до того ямщика, которому одной строчки хватило и для проявления своеобразного (простонародного) голоса, и для определенной (объективной) точки зрения.

Однако и у Марьи Алексеевны имеется, пусть маленький, но позитивный вклад: она навела А. П. на такого соседа, который очень хорошо знал Белкина. Марья Алексеевна стала первой из того людского сообщества, в котором — по Пушкину — рождается правда, общая для всех. С нее начинается выражение консенсуса в сословном обществе, того художественного смысла цикла, ради которого он и был Пушкиным написан.

Можно сказать, — следуя за Бочаровым, — что даже Марья Алексеевна, имеет свой микроголос: «вовсе не был ей знаком», а в то же время знает о дружбе Ивана Петровича с ненарадовцем. Резкая она и внимательная. Каким–то духом семейной вражды с Белкиными веет от нее. И это тем более явно, что от слов ненарадовца веет духом соседской дружбы. А то и другое, смешиваясь с духом занудности, какой веет от А. П., создает это парадоксальное слияние, о которой Бочаров сказал: <<Но более всего замечательна та незаметность, с которой это происходит>> [1, 163].

Следующая явная жизненная случайность — смерть родителей Белкина, «почти в одно время приключившаяся».

Ну а это зачем Пушкину понадобилось?

Это понадобилось, чтоб создать сильный стимул Белкину уйти из армии (причем в 1823 году, за два года до выступления декабристов). Иначе Белкин с большой вероятностью (судя по проявившемуся далее по тексту народолюбию его), оставаясь в армии, — этой кузнице мятежных настроений, — оказался бы в числе декабристов, в числе наказанных. И ему бы в конце 20‑х было не до собирания и записывания рассказов.

Пушкину же — для идеи консенсуса в сословном обществе — нужна была зародившаяся в армии продекабристская направленность Белкина. Чтоб и такая идейная позиция фигурировала в <<коллективной субъективности>>. Вот он Белкина и изъял из армии вдруг и перед восстанием.