Владимир Мавродин - Кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет

Однако многочисленность врага не испугала генерала Раевского. Он решил не допустить беспрепятственного подхода французов к Смоленску. Утром 4 августа двинувшихся в атаку французов стойко встретили чудо-богатыри корпуса Раевского.

В ночь на 5 августа корпус Раевского, понесший большие потери, сменил корпус Д. С. Дохтурова. Возобновившаяся рано утром битва продолжалась весь день. 13 часов беспрерывно длилась артиллерийская дуэль. Шквалы артиллерийского огня сменялись атаками, разбивавшимися о мужество, стойкость, героизм защитников древней русской крепости. К вечеру город был объят пламенем пожаров.

В этот же день Багратион направляет свои войска к Дорогобужу, чтобы предотвратить захват его французами и не дать им тем самым перерезать большую Смоленскую дорогу на Москву. «…Побуждаю я покорнейше просить Ваше высокопревосходительство, — пишет он одновременно Барклаю, — не отступать от Смоленска и всеми силами стараться удерживать нашу позицию. Отступление ваше от Смоленска будет со вредом для нас и не может быть приятно государю и отечеству».[26] Однако в ночь на 6 августа 1-я армия оставила Смоленск.

Французы услыхали сначала несколько мощных взрывов — это отступающие русские части взорвали пороховые погреба, а затем наступила глубокая тишина. Утром 6 августа войска маршала Даву вошли в объятый пламенем и покинутый большинством его жителей Смоленск. Началось мародерство.

Оставив Смоленск, Барклай не дал Наполеону возможности навязать русской армии генеральное сражение. И если накануне вступления в Смоленск Наполеон говорил «Наконец я их держу в руках!», то теперь, видя, что русская армия вновь ушла от генерального сражения, он глубоко задумался. У него появилось немало причин для раздумий. Генерального сражения не получалось, многих наполеоновских генералов охватили сомнения в исходе войны. Еще в Витебске главный интендант Наполеона граф Дарю осмелился сказать императору: «Не только ваши войска, государь, но мы сами тоже не понимаем ни целей, ни необходимости этой войны».[27] Сомнения высказывали Бертье, Дюрок, Коленкур и другие наполеоновские генералы и маршалы. В Смоленске эти сомнения усилились. Когда Наполеон, увидев, что и после Смоленска мир не будет заключен, принял решение идти на Москву, маршал Мюрат, которому нельзя отказать в храбрости, бросился перед ним на колени и просил не идти дальше, так как Москва погубит французскую армию. Однако Наполеон не мог остановиться. Ни сомнения маршалов, ни развернувшаяся в тылу партизанская война не изменили его планов. Он стремился к решительной победе и блистательному миру.

А уже на первом этапе борьбы французам пришлось столкнуться и испытать на себе силу народного гнева. К тяготам феодальной эксплуатации, произвола и надругательствам над крестьянами со стороны помещиков прибавились насилия и грабеж иноземных захватчиков. Наполеоновская армия не только несла с собою ярмо национального угнетения, но и всячески охраняла и оберегала классовые интересы помещиков тех районов России, которые оказались занятыми ею. Антикрепостническая борьба народных масс не прекращалась и в годину войны, а в некоторых районах она еще более усилилась, так как среди части крестьян было распространено мнение, будто приход Наполеона принесет им свободу. Однако эти заблуждения скоро рассеялись. Французская оккупационная администрация создала специальные воинские команды, которые должны были охранять помещиков от народного гнева и подавлять крестьянские движения. В этих условиях, не прекращая борьбы против помещиков, крестьяне развернули активные партизанские действия против оккупантов. Партизанская борьба развернулась на территории Литвы и Белоруссии. По мере продвижения французской армии в глубь страны ширилась и нарастала волна народного сопротивления. Оно, вылившись в форму «малой», партизанской, войны сыграло большую роль в разгроме иноземных захватчиков.

Два месяца длилась война. Два месяца русская армия отходила с боями в глубь страны, оставляя врагу города и села. Дальнейший отход на восток тяжело отражался на настроении армии и народа. Положение осложнялось острыми разногласиями между командующими 1-й и 2-й русскими армиями, Барклаем и Багратионом. Народ и армия единодушно требовали назначения главнокомандующим Михаила Илларионовича Кутузова. И царь, отличавшийся подозрительностью, болезненным самолюбием и нерешительностью, был вынужден сделать это, вопреки своей острой неприязни к старому полководцу.

Вся сознательная жизнь Кутузова была связана с армией, с войнами, которые Россия вела во второй половине XVIII — начале XIX века. Он был учеником и ближайшим сподвижником А. В. Суворова, под началом которого штурмовал турецкую крепость Измаил. «Кутузов шел у меня на левом крыле, но был правою моей рукой», — говорил Суворов. Отдавая должное храбрости и воинской доблести М. И. Кутузова, великий полководец отмечал вместе с тем его ум и дальновидность: «Хитер, хитер! Умен, умен! Его никто не обманет!»

17 августа Кутузов прибыл в Гжатск, а оттуда в Царево-Займище, где находился штаб русской армии. Прибытие фельдмаршала было встречено в армии восторгом, так как среди солдат и офицеров распространилось убеждение, что теперь отступление окончится. Это убеждение укрепилось, после того как Кутузов, проходя мимо строя почетного караула, бросил как бы про себя, но довольно громко фразу: «Ну как можно отступать с такими молодцами!» Однако, ознакомившись с положением дел, состоянием войска, он дал приказ продолжать отступление. Чем это было вызвано?

Еще в Петербурге, до отправления в действующую армию, Кутузов поставил один из важнейших вопросов, предопределяющих дальнейший ход войны, а именно вопрос о резервах. Военное министерство заверило его, что в ближайшее время армия пополнится подкреплением в 100–120 тысяч человек. По дороге из Петербурга в армию Кутузов принимает меры к тому, чтобы все имеющиеся силы были стянуты к театру военных действий.

В Царево-Займище он не нашел обещанных резервов, а соотношение сил было еще явно в пользу французов, имевших, как полагало русское командование, около 180 тысяч против 96 тысяч русских. При таком соотношении сил давать бой Наполеону на позиции, избранной Барклаем у Царево-Займища, было нецелесообразно, это противоречило сложившемуся у фельдмаршала плану войны.

Отдавая приказ об отступлении, Кутузов был глубоко убежден в успешном исходе войны. «Я твердо верю, — писал он в эти дни своей дочери, — что поправлю дела к чести России». Вместе с тем он рекомендует ей уехать из-под Тарусы подальше от театра войны, предполагая тем самым возможность его расширения на восток и юго-восток, но просит хранить сказанное им в глубокой тайне, «ибо если это получит огласку, вы мне сильно навредите».[28] Из этого письма Кутузова явствует, что и накануне Бородинского сражения он был убежден, что оно отнюдь не станет заключительным этапом войны.

Видя отсутствие резервов для армии, Кутузов предпринимает меры для расширения фронта борьбы в тылу у французов. Прекрасно сознавая освободительный характер войны и глубоко веря в неиссякаемый источник народных сил, он в первый же день пребывания в армии обращается к крестьянам Смоленской губернии с призывом шире развернуть партизанскую войну. «Враг мог разрушить стены ваши, — писал он в обращении, — обратить в развалины и пепел имущество, наложить на вас тяжкие оковы, но не мог и не возможет победить и покорить сердец ваших. Таковы россияне!»[29]

Широкое развертывание партизанского движения явилось важной составной частью кутузовского плана войны. Не случайно в это время, еще до Бородинской битвы, был создан и первый партизанский отряд из регулярных частей — отряд Дениса Давыдова.

Еще три дня отходила русская армия и наконец остановилась в 120 километрах от Москвы на Бородинском поле, где произошло решающее сражение, в значительной степени предопределившее исход войны.

Принимая решение дать сражение Наполеону, Кутузов указывал в письме к Александру I, что оно «предпринято будет со всеми осторожностями, каких важность обстоятельств требовать может». Основной смысл той осторожности, о которой писал старый фельдмаршал, состоял в том, чтобы, нанеся максимальный урон противнику, сохранить свои силы. Кутузов понимал, что главное — сохранить армию.

Избранная для сражения позиция на широкой холмистой местности была охарактеризована Кутузовым в письме к Александру I как одна из «наилучших, которую на плоских местах найти можно». Справа она примыкала к Москва-реке, слева — к густому и труднопроходимому Утицкому лесу. Позиция была усилена инженерными сооружениями: Шевардинским редутом, Курганной батареей (или батареей Раевского) и Семеновскими (Багратионовскими) флешами. Осуществление инженерных работ на поле предстоящего сражения позволило Кутузову построить боевые порядки своих войск в глубину и скрыть от неприятеля действительное расположение своих сил и резервов.