Александр Куланов - Обнаженная Япония. Сексуальные традиции Страны солнечного корня
Когда нормативные акты были расписаны и законодательная база приведена в порядок, власти приступили к строительству самого квартала, под который выделялось обширное тростниковое болото на окраине города. Государственной важности объект построили быстро: к 28 ноября 1626 года болото засыпали, окружили рвом с водой, а образовавшийся остров обнесли высокой деревянной стеной. Спустя четырнадцать лет после подачи первой петиции Сёдзи (срок по японским меркам небольшой) мечта блюстителя нравственности и правопорядка сбылась: гостеприимные ворота Ёсивары открылись для посетителей. Собственно, Ёсивара и есть по-японски «Тростниковое болото», но в омонимичном японском языке возможны замены иероглифов и перемены смыслового значения при сохранении произношения, поэтому вскоре непритязательные знаки «подработали», подставив более благозвучные. Получилось «Веселое болото», и Ёсивара стала знаменитым «веселым кварталом», оставшимся по сути своей болотом, засасывавшим в себя все новые и новые тысячи любителей самурайской «клубнички».
По дороге к храму
В 1657 году Ёсивара переехала в окрестности старейшего в Эдо буддийского храма Сэнсодзи и теперь находилась «на расстоянии броска чайной чашки до него» — не случайно одними из постоянных клиентов «веселого квартала» были буддийские монахи, приходившие на праздник плоти в тростниковых шляпах-корзинах, полностью скрывающих лицо.
«Я немало потешалась, наблюдая обычаи этого храма житейской суеты, — писала героиня повести Ихара Сайкаку о жизни с буддийским монахом. — К моему возлюбленному собирались только его старые приятели бонзы. Они не постились в дни поминовения Будды и святых вероучителей, а шесть постных дней в месяце блюли особым образом. В то время как в их уставе говорится: “...а в прочие дни, помимо этих, дозволено...” — они именно в запретные дни обжирались мясным и рыбным, а любители женщин особенно охотно распутничали в “Домике карпа” на Третьем проспекте и в других подобных заведениях. Невольно кажется, что раз все бонзы так ведут себя, то, может быть, сам Будда благословил их на такие дела, и нет им ни в чем запрета. Чем больше в наше время богатеют храмы, тем больше священники погрязают в распутстве. Днем они носят облачение священнослужителей, а ночью, как светские любезники, надевают хаори. В кельях своих устраивают тайники, где прячут женщин. Потайной ход ведет в погреб, а там узкое окошечко для света, сверху настлан плотный слой земли, стены толщиной в один сяку и более, чтобы ни один звук не проникал наружу. Днем бонзы скрывают своих наложниц в тайниках, а ночью ведут в свои спальни. Понятно, как тягостно такое заточение для женщины. И еще вдвойне более тягостно оттого, что она соглашается на него не ради любви, а только ради денег.
С тех пор как я вверилась мерзкому бонзе, он имел со мной дело и днем и ночью без отдыха и сроку. Скоро необыкновенность этой жизни мне прискучила, интерес новизны пропал, и я мало-помалу стала таять и сильно исхудала. Мой настоятель стал еще более безжалостен»[30].
Как мы помним, буддийская добродетель в отличие от подлинно японской синтоистской все-таки подразумевала возможность наличия греха в отношениях мужчины и женщины, и монахи по-человечески стеснялись, будучи не в силах подавить в себе плотские желания. Им приходилось тем более нелегко, что соблазн оказывался непреодолимо велик и провокационно близок.
Для его удовлетворения на городские средства был отстроен новый, гораздо более впечатляющий, чем ранее, «город порока», призванный еще более на этом пороке сконцентрироваться: жителей Ёсивары освободили от общегородских обязанностей по тушению пожара, а по всему Эдо провели инспекции с целью выявить неподотчетные властям точки разврата типа общественных бань и чайных домиков. Всех грешников, а таковых оказалось немало, велено было строго карать штрафом и переводить в Ёсивару, чтобы по должным тарифам обложить налогом и впредь тщательно контролировать, — город «зачищался» от проституток. Для того чтобы вместить всех «сотрудников», постоянно разрастающаяся, но ограниченная забором в пределах 325 метров с севера на юг и 215 — с востока на запад Ёсивара была поделена на пять главных магистралей, плотно застроенными чайными домами, — одна из этих улиц красноречиво называлась Улицей пятидесяти домов. Передвижение по «проспектам красных фонарей» разрешалось исключительно пешее. В паланкине (что, в общем-то, тоже вариант пешей ходьбы — для носильщиков) дозволялось приезжать только врачам. Все посетители Ёсивары обязаны были оставить свое оружие при входе. Считалось, и не без оснований, что опьяненные страстью и саке самураи могут воспользоваться своими мечами по назначению. Некоторые исследователи резонно замечают, что если бы меч оказался в руках «измученной тяжелой неволей» куртизанки, то она тоже нашла бы ему применение, сразу сведя счеты с невеселой жизнью на «Веселом болоте». Не очень понятно, правда, как удавалось решать этот вопрос в те периоды, когда после случавшихся нередко пожаров все жители Ёсивары эвакуировались в другие кварталы города, наращивая свою «производственную» деятельность в не приспособленных для этого полевых условиях...
Комнатушки, где, бывало, с кем-то ночевала, снова в памяти всплывают, лица оживают...[31]
Но пожары затихали, и сразу после постройки новых домов и павильонов на месте сгоревших дамы «плавучего мира» снова садились в лодки и плыли на свой невеселый остров, чтобы опередить клиентов, ждущих, когда им подадут рисовое вино саке и начнется неторопливый разговор, предваряющий основную часть. В зависимости от ранга заведения этот разговор мог быть и торопливым (если услуги недороги), и вообще не быть (если клиент пришел в дешевое заведение последнего, пятого ранга). Выбрать же место по вкусу не представляло сложности: по традиции передняя стена домов свиданий строилась в форме открытой решетки, через которую хорошо было видно женщин, — эта архитектурная схема сохранилась в Японии и сегодня, только решетку теперь заменяет полностью стеклянная стена со стеклянной же раздвижной дверью. И если сейчас в Японии на тротуаре часто бывают нарисованы две подошвы, чтобы пешеход точно знал, где ему остановиться перед светофором, то в те времена для бестолковых клиентов Ёсивары предусмотрительные власти по-разному располагали решетки: дорогие женщины сидели за вертикальными, дешевые — за горизонтальными. Самые лучшие куртизанки — ойран — были вообще скрыты от взоров посторонних, им хватало славы, гремевшей о них по всей столице.
Добраться до вожделенных «вольеров» удобнее всего было на лодке (Ёсивару окружало около пятидесяти причалов), где гостя встречали чаем, освежающим влажным полотенцем осибори и туалетными принадлежностями. Договорившись с лодочником о времени возвращения, клиент пешком подходил к главным воротам, слева от которых росла ива. На нее обязательно следовало оглянуться, покидая квартал, — символика этого печального жеста всем была понятна — никто не думал, что гость оглядывается, чтобы увидеть привратника, чья будка находилась напротив ивы и которого по традиции всегда, на протяжении веков, звали одинаково — Дзиробэй.
Женщины приходили в Ёсивару редко, все больше по служебной надобности — служанки да помощницы приказчиков, обзаведясь предварительно особым пропуском, и обычно они не были самыми любознательными посетителями (хотя в Ёси-варе работали и специально обученные девушки, способные удовлетворить самые нескромные желания клиентов-дам). Мужчины же, которые допускались беспрепятственно, если только весь квартал не выкупался каким-нибудь богачом на сутки, предпочитали предварительно обзавестись путеводителем «Ёсивара сайкэн», который переиздавался каждое полугодие с целью уточнения сведений и рейтинга заведений Ёсивары.
После долгих метаний и тяжелого выбора, с кем именно стоило завязать по возможности долгосрочные отношения, начиналась сама процедура знакомства. По японской традиции, вернее, по японскому мировоззрению ни клиент, ни проститутка не должны были при этом потерять лица — именно для этого и придумали «чайные домики» — хики-тэ-дзяя. Разумеется, это правило действовало лишь для тех, кому еще оставалось что терять и кто не приходил в Ёсивару с последними грошами, ударяясь во все тяжкие. В приличных чайных домиках клиента в соответствии с традиционным, достаточно сложным ритуалом сводили с дорогой девушкой, знакомили так, чтобы не уронить достоинства ни одной из сторон. Кстати, существующее у европейцев представление о чайных домах как о публичных не вполне соответствует действительности. В реальности существовали (и существуют) и обычные чайные домики, где можно просто попить чая, и «сексуальные» чайные домики, где можно было заняться именно тем, о чем большинство европейцев и думают, слыша выражение «чайный дом». При постепенном, неторопливом знакомстве клиента сначала встречали, всячески демонстрируя свою радость от его прихода, поили чаем, а затем и саке, подавали закуски, развлекали с помощью «скоморохов» тайко-моти и танцовщиц (эти функции со временем взяли на себя знаменитые гейши), постепенно расслабляя и погружая в атмосферу «веселого квартала»: «Вскоре в комнате появляются певица, две танцовщицы и тайко-моти. Сперва вы наливаете по чашечке каждому из них, и после нескольких обменов чашечками певица берет свой сямисэн. Она играет, балагур поет, а две молодые танцовщицы ожидают рядом с вами. Если вы знаете какие-либо песни, то можете петь; затем танцовщицы начинают танцевать, а ваш весельчак наконец исполняет комические танцы, путаясь между двумя молодыми девушками.
