Владимир Найдин - Реанимация Записки врача
— Форма груди и ее консистенция (он выражался научно) тоже влияют на общий вес. И наоборот.
— То есть как — наоборот? — спрашивали некоторые наивные взвешиваемые.
— Вот будете ходить на мои лекции, узнаете много интересного. Я и мужчинам (мальчикам) расскажу весьма полезные сведения. По биологии, разумеется.
Студенты улыбались, но на лекции ходили охотно. Он там, правда, больше сбивался на физиологическую разницу полов, размножение, оплодотворение и прочие увлекательные биологические штучки. Но это и давало ему заполненную аудиторию. Начальство хвалило и ставило в пример другим кафедралам. Те возмущенно передергивали плечами и саркастически улыбались.
Зачеты и экзамены он принимал тоже с определенным уклоном. В одной из групп студенты пошли даже на смелый эксперимент. Прислали ему в качестве коллективного сдающего одну студентку. Очень аппетитную: гладкую, полную и весьма опытную, без ненужных комплексов. Как он там в кабинете ее экзаменовал — осталось неизвестным, но через полчаса студентка высунула в дверь белую руку с ярко-красным маникюром и часть растрепанной головы и хрипло сказала: «Давайте зачетки! Все!» Группа ликовала. Девица потом сияла как именинница.
В деканате насторожились и вызвали к ректору для объяснения. Но как раз в это время он выпал из поезда и сломал ногу. Пока лечился, дело заглохло. Лихой был мужик.
Очень опекал свою семью. Жена у него была тоже профессорша. Патологоанатом. Специфическая профессия. На большого любителя. Кончилось тем, что ее хватил инсульт. В старину говорили — «кондрашка хватил». Странно было бы, если бы не хватил: сын — шизофреник, муж — женолюб, и вокруг — одни покойники. Вскрытые и не очень. Очумеешь тут!
Я приехал ее консультировать. Лежала тихая, как мышка. Рука и нога не двигались. Но речь сохранилась. Сказала еле слышно «спасибо» и отвернулась к окну. Дато ковылял возбужденно. Потирал руки. «Надо ей помочь, она справится, она молодец», — говорил он, утешая сам себя. Она, не поворачивая головы, сжав здоровую руку в кулак, погрозила ему, а потом построила выразительный кукиш. «Вот, видите, — смеялся Дато, — все понимает и верно оценивает. У нее вообще ум аналитический. Как у меня», — сказал он серьезно и обидчиво поджал губы. Как будто я собирался с ним спорить.
Я сделал назначения, выпил чаю, который подала «племянница из Зугдиди». В таких культурных семьях домработницу обязательно обозначают как родственницу. Молодая девушка с тревожным взглядом и перекрученным на боку передником. Ей было явно не по себе. Вскоре стала понятна причина.
В комнату быстро вошел, почти вбежал юноша. Это и был «Тэмури». Белая рубашка, бархатная черная жилетка (какой-то народный промысел — орнамент цветочками по краям). Русая эспаньолка, мягкие спадающие волосы, пробор не сбоку, а по центру головы. Пристальный, чересчур пристальный взгляд. Эффектный молодой человек. Мельком взглянул на меня и сразу бросился к книжному шкафу, нашел Винкельмана, надписал и подал мне, настойчиво глядя в глаза: «Вы добрый человек, и такая книга вам пригодится».
«Спасибо, спасибо», — забормотал я, стараясь не встречаться с ним глазами. Он крепко пожал мне руку, а потом приложил ее к своей груди, явно подражая какому-то фильму. Потом ласково и широко улыбнулся. Как осветился. Эти метаморфозы очень пугали. Сердце у него колотилось. «Тахикардия, — сказал Темур, прочитав что-то интуитивно в моем взгляде. — Я все их дурацкие термины выучил, а как лечить, они не знают». И кивнул в сторону родителей.
— Тэмурик, пойди в свою комнату, доктор будет осматривать маму, — сказал отец.
— Не пудри, батоно, мне мозги. Он ее уже осмотрел, иначе не стал бы пить чай. Я его уважаю, поэтому и дарю такую важную книгу. Ладно, если вы настаиваете, я уйду, но буду поблизости. — Он поклонился в пояс, так, что его мягкие длинные волосы закрыли лицо, потом резко выпрямился, и волосы взметнулись густой волной. Очень картинно. На это и был расчет. Когда Темур вышел, повисло смущенное молчание.
— Так, так, так, — забарабанил пальцами Дато, — он долго лежал в больнице, стал спокойнее. Они не хотели его выписывать. Пусть, говорили, полежит, подлечится. Да и опасность обострения велика. Я настоял на выписке, забрал домой. Я сам обязан за него отвечать. Это мой крест, и я должен его нести.
Я спросил:
— Разве это не опасно? Все-таки перечень врагов существует, вы сами мне сказали о нем. Какой-то принцип составления подобного списка существует в его мозгу?
— Да нет, обычный бред. Соседи, родственники, случайные прохожие. Даже артисты и политики, которых он видел по телевизору. Лечащий врач-психиатр (очень, кстати, милая женщина) сказала, что у таких больных зачастую имеется список как любимых, так и ненавидимых ими людей. Персонажи перекочевывают из одного списка в другой. Его врач сама присутствует там — то в левом, то в правом столбце. Темур делит страницу пополам вертикальной чертой. Слева — кого убить, справа — наградить. Там чуть не по десять человек с каждой стороны. Видно, вы сразу попали в правую сторону, вот он книгу и подарил.
Он как-то быстро на меня глянул, и мы наверняка подумали о том, как я перемещаюсь из правой стороны в левую и что из этого может получиться. В общем, я засобирался уходить, но чтоб сохранить лицо, не спеша повторил назначения несчастной матери, жене очень непростого человека, профессорше, инсультнице и так далее. Она лежала с безучастным видом, как будто нас не слушала.
Я еще раз приходил. Она стала чуть получше. Начала сидеть в глубоком кресле. Рассматривала гравюры в большой книге: Леонардо да Винчи, Дюрер. Анатомические рисунки. Она же сама анатом. Патологический. Наклоняла голову, и густые мягкие волосы спадали на лицо. Красиво. Сын, оказывается, был на нее похож.
Дато сказал, что у Темура весеннее обострение и его приходится запирать в комнате. «Веселое кино!»
Но «веселье» переросло в драму. Я об этом узнал уже в Москве, через месяц или два после возвращения из Тбилиси.
Весеннее обострение у Темура не только не уменьшилось к лету, но и приобрело уже совершенно агрессивный характер. Он вернулся к «окончательному» принятию решения и стал целыми днями изучать свой список плохих и хороших людей. Плохие явно преобладали. Он горестно качал головой и цокал языком. Что-то бормотал себе под нос. Совсем слетел с катушек.
Отец с беспокойством следил за его нарастающим возбуждением. И когда он поздним вечером стал надевать длинный плащ, застегиваясь на все пуговицы, и прихорашиваться, а потом встал перед зеркалом, чтобы проверить, насколько у него решительный вид (он так и сказал), Дато совсем испугался. И даже пытался его остановить.
Но у шизарей в момент обострения развивается исключительная сила. Одной рукой он легко смел с дороги отца, небрежно отодвинул ногой племянницу и, выскочив на улицу, зашагал куда-то решительной походкой. Отец бросился в комнату Темура, чтобы по черному списку определить — куда и, главное, к кому отправился больной сын. Список лежал на столе аккуратно придавленный по краям разными тяжелыми предметами: плоскогубцами, неизвестным минералом (сын когда-то в давние счастливые времена учился на геологическом факультете политеха), даже маленькой гантелей. Аккуратно, ровно, как по линеечке, была подчеркнута фамилия постоянного лечащего врача — Георгадзе Софико. Один из лучших психиатров Грузии, внимательный, добросердечный человек, очаровательная женщина.
Дато похолодел, лысина покрылась испариной. Дрожащей рукой, пальцы так тряслись, что он с трудом набрал номер (это было давно, телефоны были со скрипящим диском). Несчастный отец дозвонился до психиатра. Время было позднее и, к счастью, вернее, к несчастью, она была дома.
Еле ворочая пересохшим от волнения языком, Дато прохрипел в трубку: «Калбатоно, Софико! Беда! Тэмури очень возбужден и, как мне кажется, пошел к вам выяснять отношения. Я очень волнуюсь, как бы беды не было. Он последнее время не хотел принимать никаких таблеток».
«Почему вы мне раньше не сообщили о его состоянии? Надо было его отправить в стационар. Ну да ладно. Если он действительно придет ко мне, я сумею ребенка успокоить. Мы столько лет знакомы, он хороший мальчик. Я вам, батоно, перезвоню, не волнуйтесь», — вот что сказала напоследок эта милая женщина, профессиональный психиатр.
Но она не перезвонила. Переоценила свои силы. «Хороший мальчик» позвонил в дверь, и, когда она смело ее распахнула, успев только ласково сказать: «Это ты, Тэмурик?», зажмурившись, ударил кухонным ножом в грудь. Прямо в сердце. Она умерла мгновенно. Темур жутко закричал, прибежали родичи. Дальше — тишина. Его отправили в психушку. Навсегда. Больше он оттуда не вышел.
Как потом складывалась жизнь его родителей, я почти не знаю. Краем уха слышал, что мать поднялась, стала ходить, даже себя обслуживала. Но всегда молчала, хотя у нее не было афазии. Один лишь раз сказала: «Не о чем больше говорить». Ее можно понять. Дато долго болел, но потом вернулся на кафедру. Сникший, увядший. Девушек взвешивал рефлекторно, исключительно по привычке. Дорого ему стоила роковая ошибка — «нести свой крест». Слишком пышно было обозначено. А вот теперь он действительно нес свой крест. До конца жизни. Такой вот жизнелюб.
