Иван Блох - История проституции
Мы приведем здесь следующие пункты греческого законодательства, касающиеся нарушения супружеской верности и недозволенных половых сношений.[697] Все греческие законы разрешали собственную месть за соблазнение матери, сестры, дочери и даже конкубинатки. Пойманный с поличным мог быть безнаказанно убит. Государство же наказывало за прелюбодеяние смертной казнью только в Тенедосе. По закону Залевка, прелюбодею выкалывали глаза (Элиан, Var. hist. XIII, 23). В общем же государственное законодательство карало за такого рода проступки более или менее значительными позорными наказаниями. Так, например, у пизидийцев и кумейцев мужчину и женщину, провинившихся в прелюбодеянии, сажали на осла и возили по городу (Стобеус, Florilegium 44, 41; Плутарх, quaest. graec. 2). В Гортисе, на острове Крите, прелюбодею надевали венок из шерсти, он пользовался всеобщим презрением и терял все гражданские права; кроме того, он должен был уплатить в общественную кассу 50 статеров (Элиан ХИ, 12). В Лепреуме прелюбодея и его сообщницу присуждали к пожизненному лишению прав; кроме того, его в течение трех дней гоняли связанным по городу, а ее в течение одиннадцати дней выставляли в легком нижнем платье на рынке у позорного столба (Гераклид, fragm. 14). В Афинах, кроме денежного штрафа и лишения прав, применялись еще телесные наказания.
И в Риме также муж, поймавший свою жену на месте преступления, имел право убить ее (Геллий X, 23; Сенека de ira 1, 16), а к совершившему прелюбодеяние с его женой он мог применить любой акт мести (убийство, оскопление, изуродование носа и т. д.; Квинтилиан, Instit. orator. HI, 6, 17; V, 10, 39, 52, 88; Плавт, Curculio I, 1, 28 и след.; Miles gloriosus V, 2 и след.: Poenulus IV, 2, 40; Теренций, Eunuch, V, 5, 15; Гораций, Сатиры, 1, 2, 45 и след.; Ювенал X, 311 и след.; Марциал II, 60; III, 85). То же самое имел право сделать и отец совершившей прелюбодеяние. Но по закону, если отец или супруг хотели прибегнуть к кровавой мести, они должны были убить обоих виновных (Квинтилиан V, 10, 104; VIII, 1, 6; Сенека Controvers. I, 4; II, 24). «Stuprum», т. е. недозволенные половые сношения с незамужними женщинами наказывались денежным штрафом или изгнанием.
В 18 году до Р. X.[698] император Август издал знаменитый «Lex Julia de adulieriis», который наказывал не только за нарушение супружеской верности, но и за половые сношения с незамужними и вдовыми свободными женщинами.[699] Наказаниями служили: конфискация имущества, телесное наказание, изгнание. Что касается мести со стороны пострадавшего, то lex Julia допускал убийство только обоих виновных. При позднейших императорах закон этот еще обострился, благодаря введению смертной казни, как государственного наказания (Instit. 4, 18: 4; Cod. 9, 47, 16; 11, 36, 4; Аммиак Марцеллин, 28, 1). Юстиниан подтвердил смертную казнь, как наказание мужчины за прелюбодеяние, а виновная женщина должна была подвергнуться пожизненному заключению в монастырь, если муж через два года не принимал ее опять к себе (Nov. 117с 8; 134с 10).
Такое суровое законодательство само собой наталкивало на рекомендацию сношений с проститутками, как наиболее удобное средство, чтобы не переступать приведенных законов. Со времени Солона у античных авторов можно проследить многочисленные указания в этом смысле. Страх перед последствиями внебрачных отношений со свободными гражданками тем более приводил к мысли о необходимости и безопасности сношений с проститутками, что опасность заражения половыми болезнями еще была неизвестна древним. Ниже мы приведем несколько наиболее разительных примеров вышеуказанного взгляда древних, который чрезвычайно благоприятствовал развитию проституции.
Когда Антисфен увидал однажды человека, обвиняемого в прелюбодеянии, он воскликнул: «Несчастный, какой большой опасности ты мог бы избежать за один обол!» (Диоген Лаерций УИ, 4). Эвбул в «Pannychis» хвалит проституцию, как верное и безопасное средство удовлетворения полового инстинкта (у Атенея XIII, 24 стр. 568е). Ксенарх в «Pentathlos» порицает молодых людей, которые подвергают себя большой опасности, вступая в половые сношения со свободными женщинами, вместо того, чтобы в безопасности наслаждаться радостями Венеры в публичных домах. (Атеней ХШ, 24 стр. 269 в. с.). Даже известный своей строгой нравственностью Катон, увидав раз молодого человека, выходившего из публичного дома, приветствовал его, что он удовлетворяет свой половой инстинкт таким безобидным способом, не совершая преступления (sine criimine), т. е. прелюбодеяния или соблазнения.
«Славно, славно, – крикнул Катон, изрекая великое слово. —Если гнусная похоть бушует в жилах, то лучше Юношам спускаться сюда, не вводя в искушенье Жен чужих».
(Гораций, Сатиры, кн. I, сат. 2, ст. 30–35, перев. Фета).
В «Curculio» (Акт I, сц. 1) у Плавта сказано:
Das Haus ist eines Kupplers Haus,So besser denn;Kein Mensch verbeut und wehrt es dir, dass für deinGeld Du kaufest бит, was öffentlich zu Markte steht.Die off’ne Strass’ ist jeglichem ja unverwehrt.Suchst du dir durchs verwachsne Hag den Fussteig nicht,Hältst du dich rein von Ehefrau’n, Witwen, JungfernschaftUnd Knaben freier Eltern, liebe so viel du willst.[700]
(Этот дом – дом сводника. Тем лучше! Никто не запрещает тебе купить на свои деньги то, что публично продается на рынке. Открытая улица ни для кого не составляет запретной вещи. И если ты не пробираешься через заросшую изгородь и держишься вдали от замужних женщин, вдов, девушек и мальчиков свободных родителей, то предавайся любви, сколько душе угодно!).
Гораций, сочувственно цитирующий во 2-й сатире 1-й книги вышеприведенные слова Катона и указывающий там же на опасности прелюбодеяния, в другом месте резко противополагает в этом отношении сношения с проститутками:
«Ты к чужой супруге стремишься, Даво к уличной деве;Кто из нас достойней креста? – Когда мою похотьВозбуждает природа меня при свете лампады…Я ухожу без позора и без забот, как бы большеСтатный или богатый со мной не сходил в то же место.Ты, как сбросишь отличия, всадника перстень и тогуРимскую, из судьи обратишься в грязного Дама,Так как душистую голову в плащ завернул ты. Но развеТы не то, чем прикинулся? За провожатым робкоВходишь, в борьбе между страхом и похотью кости трепещут.Что за различие – ходишь ли ты, обречен на сожженье,На убиение розгами или мечем – или запертВ гнусный ящик служанкой, сообщницей зла, помещенный,Скорчен так, что дошел головой до колен? Не дана лиМужу греховной жены над обоими воля по праву?[701]
(Кн. II, сат. 7. стих. 46–62. Перев. Фета.).
Овидий в начале своей книги «Наука любви» (1, 23) решительно подчеркивает, что он воспевает только «Venus tuta», любовь к гетерам, на которых не распространялись законы о браке. Он воспевает только любовь «вне закона» (11, 599).
Совет посещать бордели и вступать в сношения с гетерами тем понятнее со стороны древних, что страстная индивидуальная любовь с оттенком романтизма у них без сомнения не существовала в таком объеме, как в наше время, а если иногда и наблюдалась, то в общем ее все же отвергали и смотрели на нее, как на нечто болезненное. Замечательно, что античный человек считал самые бурные вспышки элементарной чувственности гораздо менее опасными, по их действию на способности и человеческое достоинство (virtus), чем глубокие душевные переживания любовной страсти. Эрвин Роде говорит: «Греки всегда смотрели на бурную, непреодолимую власть любви над человеком, как на унижающее его несчастье – как на «пафос», правда, но не героически-активный, а чисто пассивный, который опутывает волю, вырывает руль из рук разума и человека, увлеченного в пропасть страстей, не возвышает в момент погибели, как героические преступления трагических героев, а, напротив, горестно подавляет и убивает».[702] Этим объясняется, почему более древняя эпическая поэзия греков, как и трагедия их, никогда не делала любовь предметом своего творчества. Ни у Гомера, ни у Гесиода, или Эсхила, мы не находим любовных сцен.
Только любовь между Гаймоном и Антигоной в «Антигоне» Софокла может уже считаться изображением глубокой, страстной индивидуальной любви.[703] Еврипид называет ее болезнью (Гипполит 477, 730, 764 и след.; отрывок 340). Тем не менее, такая любовь, разумеется, все же существовала в Греции, как это видно из раннего описания ее в поэзии восточной Греции (Архилох, Сафо). Но закон и господствовавшие нравы подавляли ее по отношению к жене и направляли, как мы увидим ниже, частью на гетер, частью же на мальчиков. Но и здесь чувственная основа осталась преобладающим моментом, даже в платонической любви.[704] Правда, в периоде расцвета истории Греции и Рима господствовавшая там чувственность была совершенно наивная, гармоничная, с необходимостью вытекавшая из природы человека, в своем наивном отношении к наготе и красоте тела обнаруживавшая, безусловно, пластически-эстетические черты. Столь характерный для христианского культурного мира дуализм, антагонизм между душой и телом, еще не оказал в то время своего губительного действия на половую жизнь. Чувственное здесь менее надломлено и менее рафинировано, потому что для античного человека все половое лежало вообще по ту сторону добра и зла и христианское понятие «греха» еще не применялось к нему. Правда, аскетические тенденции позже и здесь уже были известны, а некоторые отклонения от нормы и извращения обозначались, как «болезнь»; но не было еще монашеской борьбы между плотью и духом, и «плоть» была только красивой внешней формой внутренней духовной жизни. В чувственной красоте почитали и наслаждались духовной. Идеал человека – голый человек, а не человек в одежде.
