Роб Данн - Дикий мир нашего тела. Хищники, паразиты и симбионты, которые сделали нас такими, какие мы есть
Эта статья привела Исбелл к другой, еще более странной публикации. В ней было сказано, что род РНК-вируса, найденного в клетках азиатских обезьян, является близким родственником вируса, поражающего одну змею, гадюку Рассела (Daboia russelli)[102]. По некоторым подсчетам, гадюка Рассела за последние годы убила больше людей, чем любая другая змея. Это весьма миловидное, но очень раздражительное создание, каким, вероятно, было и всегда. Авторов статьи не беспокоил вопрос о том, как и почему вирус попал в организм этой гадюки. Могла ли змея много лет назад укусить обезьяну и заразиться от нее? Исбелл не могла это проверить. Но, сложив вместе две эти статьи, она представила себе долгую историю эволюционных игр ядовитой змеи, крупной кошки и несчастных обезьян. Змеи кусают обезьян. Кошки едят обезьян. Обезьяны едят фрукты и орехи, а подчас и друг друга. Передача вируса от примата хищнику подтверждала взгляд Исбелл на обезьяну как на жертву. Пока это была не ее новая смелая теория, а лишь первые ее фрагменты, которые, как казалось Линн, имеют какое-то отношение к ее первой встрече с коброй в африканском лесу. В тот момент она шла по следам обезьян, которых и собиралась изучать, но теперь ей казалось, что она наткнулась на замечательный сюжет, касавшийся ее самой и людей в целом.
Все еще занимаясь проблемой расселения обезьян, Линн продолжала и свои побочные поиски. Она решила больше узнать о змеях, об их истории и географии их обитания, а также о том, как все это связано с приматами. Для этого она позвонила Гарри Грину, известнейшему авторитету в биологии змей, и попросила его порекомендовать литературу по естественной истории змей[103]. После разговоров с Грином и чтения литературы ее заинтересовал следующий вопрос: могли ли змеи каким-то образом объяснить разницу в поведении приматов, обитающих в разных регионах земного шара? «А если, – делилась она своими мыслями с мужем, – привычка самок обезьян Нового Света покидать стадо как-то связана с плотностью расселения ядовитых змей в Новом Свете?» Если вероятность встречи с ядовитой змеей в Старом Свете была выше, чем в Новом, то азиатские и африканские обезьяны совершенно обоснованно не рисковали отходить от стада на большие расстояния. С этого момента повседневная работа Линн Исбелл тесно переплелась с ее безумной гипотезой. Находясь на пике эмоционального возбуждения, она обдумывала свою идею в машине, анализировала ее по дороге в свой кабинет, думала о ней, читая лекции студентам и ужиная дома с мужем. Невинная на первый взгляд идея затягивала Линн, как наркотик.
Что, если ядовитые змеи влияли на ход эволюции приматов не как-то косвенно и мягко, а просто и грубо – с помощью угрозы смерти? Возможно ли, что разница между обезьянами Нового и Старого Света обусловлена разницей в вероятности быть убитыми ядовитой змеей, то есть устойчивым эффектом специфического распространения жизненных форм?[104] Что, если не только оседлый образ жизни обезьян Старого Света, но и их более развитое зрение и даже их более высокий интеллект являются ответом на угрозу со стороны ядовитых змей? Что, если признаки, свойственные только низшим и высшим обезьянам Старого Света, являются теми же признаками, которыми обладают и люди, такие как Линн, способные каким-то сверхъестественным чутьем избегать встреч с подкарауливающими их кобрами, гадюками или мамбами? Может быть, наше отличное зрение развилось именно из-за потребности обнаруживать змей, как, допустим, наша иммунная система развилась в ответ на необходимость борьбы с патогенными микроорганизмами. Может быть, именно благодаря этой истории Исбелл, как и все мы – потомки африканских приматов, обладает унаследованной врожденной способностью обнаруживать находящихся поблизости кобр и других змей. Может быть, очень может быть. Но если это так, то едва ли это единственное следствие.
Если Исбелл права и ядовитые змеи способствовали развитию хорошего зрения у одних приматов, обойдя своей милостью других, то на основании такого предположения можно строить предсказания. У Линн была одна часть головоломки. Она знала, что в Новом Свете лишь некоторые приматы – в точности как люди – видят весь цветовой спектр, в то время как обезьяны Старого Света обладают такой способностью поголовно. Обусловлена ли эта разница более ранним появлением ядовитых змей в Старом Свете? Исбелл знала также, что лемуры, примитивные приматы, обитающие на Мадагаскаре, мало того что не различают цвета, но и неспособны рассмотреть мелкие детали предметов – в отличие от нас и других приматов. Если теория Исбелл верна, то на Мадагаскаре не должны водиться ядовитые змеи.
Среди приматологов теория Исбелл прецедентов не имела. Но часто случается так, что идея, абсолютно новая для какой-то одной области, является общепризнанной истиной в другой области. Одна и та же теория для разных областей может быть как ересью, так и догмой. Быть добычей для хищников – судьба не одних лишь только приматов. Стать чьим-то обедом – это очень распространенный способ умереть, будь ты примат или моллюск… особенно, думаю, если ты моллюск. Вероятно, лучшим прецедентом того, о чем задумалась Исбелл, были некоторые сведения из биологии моллюсков. Точнее, это была работа, выполненная в лаборатории Герата Вермея. Вермей работал в нескольких корпусах от Исбелл, на геологическом факультете того же университета Дэвиса, и жил в одном квартале от дома Исбелл. Они были соседями по району, по работе и, как выяснилось, по идеям.
Каждое воскресенье вы можете найти Вермея на пляже, где он, ползая по гальке и песку на коленях, собирает раковины. Он медленно, словно первобытная птица, перемещается вдоль моря, перебирая осколки в поисках чего-нибудь редкого и интересного. Всю свою сознательную жизнь Вермей провел среди раковин – живых и мертвых, современных и ископаемых. Более всего Вермей концентрировался на понимании различных способов, какими умирают живые организмы. Он изучал причины смерти животных с дотошностью опытного судмедэксперта. Но исследовал он не кровь и кости, а отверстия в раковинах и шрамы от старых ран. Вместо орудий убийства он ищет следы клювов, пил, зубов и других убийственных достижений эволюции. Учитывая такой подход, можно было бы честно сказать, что у Вермея весьма своеобразное видение жизни, однако у него не было вообще никакого видения по той простой причине, что в трехлетнем возрасте он ослеп от глаукомы. Врачи были вынуждены удалить ему глаза, заставив таким образом ориентироваться в мире с помощью других органов чувств. Подобно змее, Вермей слушает, нюхает и пробует на вкус. Но детальное понимание жизни моря и его истории возникло у него благодаря осязанию. Находясь на берегу, он погружается в глубины океана и одновременно – в пучины древности.
Одна из загадок, обнаруженных Вермеем на заре его научной карьеры, была сродни той, с которой столкнулась Линн Исбелл, – когда появляются новые хищники, будь то крабы, змеи или современные люди, их жертвы претерпевают изменения. Вермей с детства интересовался двустворчатыми моллюсками и улитками. Прикасаясь пальцами к раковинам, он на ощупь определял их текстуру и нюансы формы. Отвлекитесь от книги и представьте себе, что вы вынуждены работать так, как Вермей. Подойдите к шкафам, которые он каждый день открывает. Двигайтесь по памяти среди предметов обстановки, ориентируясь по звуку. Выдвиньте ящик, заполненный раковинами. Пройдитесь по ним кончиками пальцев. При этом обратите внимание на форму и размер раковин, ощупайте края, бугорки и оцените кривизну. Отметьте, чего не хватает в той или иной раковине, хоть это и трудно, так как для этого в первую очередь надо знать, как она должна выглядеть изначально. Нащупайте щели, обнаружьте необъяснимое, неизвестно откуда взявшееся отверстие или грубое наслоение. Сосредоточьтесь на этом месте. Конечно, ваши пальцы возникли и развились для того, чтобы сначала собирать ягоды и орехи, а потом хватать камни и сжимать древки копий, но напрягитесь, проведите пальцами по наросту в области отверстия и подумайте: что это может быть? Отверстие идеально круглое, как будто искусственно просверленное. Но не останавливайтесь, просуньте в отверстие кончик мизинца, и вы почувствуете неровную грубую структуру. Все эти тонкости и детали – ключ к истории раковины, которую вы держите в руках, а для Вермея – ключ к историям сотен тысяч, а может быть, и миллионов раковин, которые он гладил своими пальцами. Пользуясь осязанием, Вермей построил мир, разительно отличающийся от мира, который воспринимаем и ощущаем мы с вами. В этом мире становятся очевидными вещи, недоступные нашему зрению.
За время, проведенное среди раковин, Вермей заметил массу интересных вещей. Среди прочего он обнаружил и то, что обнаружили бы и вы, будь вы на его месте, – раковины отличаются друг от друга в зависимости от места и времени находки. Но Вермей открыл также и то, что до него не видел никто. Вероятно, есть некоторые вещи, которые более очевидны для осязания, нежели для зрения. В многообразии раковин, найденных в разное время в разных местах, прослеживалась некая система. Вермей радовался различиям, как может радоваться любознательный человек, открывая что-то новое, и задумывался о причинах такой разницы. Биологи обычно не уделяют должного внимания частностям и строят общие теории, а Вермей начал поиски именно с частностей. Первым делом он заметил, что моллюски, обитающие в Тихом океане, имеют более толстые раковины, чем моллюски Атлантического, а также обладают более узким устьем и более длинными шипами[105]. Что, если, – подумал Вермей, – эти различия являются результатом различий среди поедающих моллюсков хищников, живущих в этих двух океанах? В Тихом океане у крабов более мощные клешни, позволяющие раздавливать раковины улиток. Но, помимо этого, Вермей своими пальцами ощущал, что строение раковин отражает анатомические изменения, происходившие не только в разных океанах, но и в разные времена. На суше вымерли динозавры, но в морских глубинах в то же самое время происходили не менее разрушительные и катастрофические революции. Но Вермей был уверен, что причиной подводных революций были не метеориты и другие природные катаклизмы, а специфика хищной фауны. После появления в морях крабов и других хищников обитателям морского дна пришлось реагировать на эту неприятную новость, что они и сделали. Раковины стали толще. Их устья сделались уже, а сами раковины, бросая ответный вызов судьбе, ощетинились более мощными шипами[106]. Моллюски переместились с поверхности морского дна глубже, зарывшись в песок. Множество родов просто исчезло. Но вместо вымерших видов появлялись новые. В отличие от динозавров, после смерти моллюсков остались доказательства преступления – трещины в раковинах, отверстия и другие красноречивые указания на то, что это сделали не две руки какого-то бога, а миллионы крабовых клешней. Вермей понял, что эволюция орудий убийства, которыми обладали хищники, наложила отпечаток на облик морского дна и его обитателей. То, как изменялись моллюски, было частностью, эволюцией отдельных их видов, обладавших либо раковинами, которые хищники могли вскрыть, либо раковинами, которые они вскрыть были не в состоянии. Все это, взятое вместе, позволило Вермею сформулировать закон, общее правило жизни, такое же универсальное, как физические законы поведения элементарных частиц; правило, касающееся не только моллюсков, но и всех других биологических видов, включая змей, приматов и нас с вами.
