Николай Амосов - Мысли и сердце
Быстро веду ее через коридор, в смотровую комнату. На счастье, там никого нет.
Сверху странная картина. Какая-то нереальная. Голосов не слышно. Люди двигаются, как в немом кино.
Саша уже на кровати. Укрепляют штатив с капельницами. Мария Васильевна обтирает ему лицо мокрой салфеткой. Делает это особо, по-хирургически — легко и в то же время крепко. Знаю по себе: никто так хорошо не умеет вытереть пот с лица во время операции.
Ирина прильнула к стеклу. Наверное, хочет чтобы он ее увидел. Ни к чему. Ему ни о чем сейчас не нужно думать. Самое лучшее, если бы уснуть. Но это не удается.
— Ну все, дорогая. Насмотрелись. Зайдите на минутку в кабинет.
— Михаил Иванович, еще секунду.
Нетерпеливо ожидаю, стоя у двери. По инерции — «бедная». Но сейчас я оптимист. Все утрясется. Саша живой, это важнее всего.
Слышу, как проскрипели колеса. Увезли. Она поднялась и пошла за мной.
В кабинете. Не хочу вести разговоры. Пренебрегая вежливостью, я подчеркнуто стою и не предлагаю ей сесть.
— Ирина Николаевна, теперь вы должны идти домой.
Она делает протестующий жест. Я решительно пресекаю:
— Нет, нет. До утра ничего не случится. Дайте ваш телефон. Я буду ночевать здесь.
— Ну что же, я должна подчиниться. Я не имею права... даже если за гробом...
У меня решительно нет желания вступать в душещипательные дискуссии. Я сейчас не хочу никаких усложнений. Поэтому пусть она уходит. Потом. Потом будут разбираться.
— Пойдемте, я вас провожу до дверей. Парадный вход заперт.
— Не нужно меня провожать. Я уже здесь бывала вечерами.
Вот как? Странно. Мне казалось, что они не виделись. Не буду уточнять. Была так была. Наверное, когда лежал в прошлый раз.
— Спасибо вам. Я думаю, что вы согласитесь со мной поговорить в ближайшие дни.
— Да, разумеется. Я вам позвоню, или вы напомните. Можно домой.
— До свидания. Смотрите, пожалуйста, за Сашей.
Зачем она это говорит? Впрочем, она любит — это больше дружбы. Значит, она имеет право сказать.
Ушла. Хорошо — еще одна развязка. По крайней мере пока. Пойду в палату. Наверное, уже довезли. Не случилось ли чего в коридоре? Кажется, пустое дело перевезти по коридору и поднять в лифте, а тяжелобольные даже это переносят плохо.
Иду длинным коридором. Верхний свет потушен, горят только настольные лампы на сестринских столиках. Все спокойно, благообразно. Никто не стонет. На этом этаже лежат преимущественно дети с врожденными пороками сердца. В палатах стеклянные двери. Везде темно. Ага, вот здесь свет. Что там? Зайти?
Маленькая комната, три кровати. Две девочки спят полураскрытые. Одна из них, Люся, уже оперирована, собирается домой. Петро ушивал ей отверстие в межжелудочковой перегородке. Были осложнения, с трудом выходили. Тоже сидели как-то целую ночь. Теперь спит, розовая, хорошая. Улыбается во сне. Что она видит такое приятное? Представляет, как придет домой, увидится со своими куклами? Счастливая. Похожа на Леночку.
Ничего особенного здесь не случилось. Анна Максимовна, пожилая толстая сестра, вводит пенициллин. Мальчик Витя хнычет, полусонный. Она его уговаривает тихонько, нежно. Это приятно слышать.
Вот и послеоперационный пост. У столика возится со шприцем Мария Дмитриевна. Что она здесь делает? Смена не пришла? Нет, Сима тут.
— Мария Дмитриевна, почему вы здесь?
— Так, задержалась. Потом уже поздно было идти.
Это неправда. Просто она не хотела доверить Сашу менее опытным сестрам. Знала, что будет тяжелая операция.
Захожу в палату. Сашина кровать. Он лежит с закрытыми глазами. Немножко стонет. Больно. Первая ночь очень мучительна. Много наркотиков дать нельзя, потому что они угнетают дыхание, мало — не действуют. Но он розовый — это хорошо.
Врачи и сестры возятся около него. Дима проверяет кровяное давление. Леня что-то записывает в листок, Женя снова у дренажа. Оксана налаживает электрокардиоскоп — видимо, хочет посмотреть, как работает сердце уже в палате.
Даже Валя стоит тут со своими пробирками. Петро, Олег... Масса людей. Не дадут погибнуть. Если бы всегда можно не дать!
— Благополучно переехали?
— Немножко снизилось кровяное давление, но уже повышается.
— Саша, как дела?
Открыл глаза. Страдальческий взгляд. Наверное, думает — лучше бы умереть.
— Терпи, завтра будет лучше. Собери всю свою волю. Шепчет:
— Буду стараться. Спасибо вам...
— Спасибо еще рано. Теперь многое зависит от тебя. Помни о влиянии коры на все внутреннее хозяйство. А теперь постарайся уснуть.
Входит Мария Васильевна с Раей. Лицо у нее бледное, заплаканное. В руках мятый платочек.
Подходит, жмет руку, шепчет:
— Ах, как я исстрадалась, Михаил Иванович... Она исстрадалась. А другие, думаешь, нет? Впрочем, она, наверное, этого не думает.
— Ничего, Раиса Сергеевна, самое страшное уже позади. Вы на него посмотрите и уходите. Не можете домой — устроим в ординаторской на первом этаже.
— Я бы хотела около него быть... Пожалуйста.
— Нет, не могу, не просите. Мы теперь не пускаем родственников даже к детям.
Не разрешу я ей здесь сидеть. Кроме паники, от нее ждать нечего. Посмотрит — и довольно.
Саша слышит ее голос. Я думал, нет. Поманил пальцем. Шепчет:
— Рая, как Сережа?
— Все хорошо, милый, не беспокойся, я звонила. Он не знает.
— Не говори ему, пока все не выяснится...
Значит, он еще думает об опасности. Слишком долго лежал в клинике, знает всякие истории. Представляю, как ему хочется увидеть сына. Ничего, дорогой. Теперь я надеюсь. Клапан — это все-таки вещь. Если уж он вшит хорошо, то работает честно.
— Оксана, как?
— Частота сто семнадцать, аритмия такая же, как и раньше. Функция миокарда как будто хорошая.
— Можешь идти спать. Аппарат оставишь здесь. Женя, сколько капель?
— Все время двадцать. Больше не учащается. Жидкость стала прозрачнее.
Отлично. Эта опасность миновала. Смотрю на бутылочку — моча тоже прибывает хорошо.
— Ну, ребята, расходитесь кто куда. Завтра рабочий день. Здесь останутся двое дежурных — анестезиолог и хирург. Мария Васильевна, устройте Раису Сергеевну.
Итак, день окончен. Похоже, что сегодня Саша не умрет. Я могу поспать. Домой нельзя — вдруг что-нибудь случится. Медицина — наука неточная. Сказать тете Фене, чтобы постелила в кабинете. И неплохо бы чаю. Маловероятно: раздатчицы ушли, а у санитарок нет. Но вдруг?
Разыскал ее, сказал. Посмотрела уважительно. Хорошая старуха. Сколько наших пациентов вспоминают тебя добрым словом! И скольким ты закрыла глаза!
— Я сейчас пойду к старшей, в столе посмотрю. Где-нибудь найду, не беспокойтесь.
Я не беспокоюсь. Можно и без чаю.
Снова в кабинете. Черт бы его взял, как он мне надоел сегодня!
Откроем окно. Теплая влажная мгла. Мелкий дождик. Очень полезен для молодой зелени. Как они пахнут, листочки тополя! Не надышался бы.
Покурим.
Победа. Победа над смертью. Высокопарно. Не люблю фраз, но они сами лезут. Крепко вбиты книгами, газетами, радио.
Рад? Конечно. Саша — живой. Будет думать, говорить, писать. Представляю его на этом стуле, напротив: развивает свои теории. Глаза блестят, жестикулирует.
Стоп! Не фантазируй раньше времени, еще есть достаточно опасностей. Не буду.
Но все-таки той радости, как бывало в молодости, нет. Устал. Вот эта битва, — может быть, она выиграна. (Чур меня! Смешно.) Наверное, выиграна. Это приятно. Очень. Но я чувствую, как на мою душу все равно лег еще один слой чего-то темного и тяжелого. Не могу объяснить. Наверное, это слои страха и горя. Мало ли их сегодня пережито?
Картина: хлещет кровь из дырки в желудочке, и весь я сжался от страха и отчаяния. Ничего больше нет в душе — только страх и еще несколько нервных центров, бешено работающих, чтобы победить. Удалось. А могло быть иначе: масса крови вытекла. Сердце опустело. Массаж, вялые, редкие подергивания. Все во мне кричит: «Ну, сокращайся же, сокращайся ради Бога!» Совсем остановилось. Стоит. Все опустили руки. Минуту стою, ничего не понимая. Иду прочь. «Зашивайте». Пустота. Завидую: умереть бы.
Еще одна: Дима стоит на табуретке над столом, с остервенением нажимает на грудь — массирует сердце. Пот со лба, в глазах страх. Оксана бегает около своего экрана и заламывает руки. Короткие мысли: «Все! Остановка сердца. Не пойдет. Если и пойдет, то все равно остановится». Мне нечего делать. Стоять и ждать. И еще кричать. Гнев на них на всех — «прозевали, стервы!».
Всякие другие слова. А сам? Сидел там в кресле, развалился, кибернетику читал. Страшная досада на себя, на медицину. Голос Оксаны: «Сокращений нет». — «Кончай, ты...». Все стоят неподвижно, убитые.
Ладно, дальше не надо представлять. На этот раз все кончилось хорошо. Более или менее хорошо. Но тяжесть все равно легла.
Она и все прежние мешают мне радоваться.
Тогда брось! Можно найти спокойную работу. Будешь читать лекции студентам, оперировать грыжи, иногда — желудок, желчный пузырь. Тоже будут неприятности, но меньше, если тяжелобольных предоставлять терапевтам и самим себе. Будешь заниматься с внучкой, читать хорошие книги, ходить в театр. Даже раздумывать о теории медицины и писать разные книги. Комфорт, благодать... И за те же деньги. Деньги — второй план. Не совсем, конечно, но того, что есть, достаточно.
