История рентгенолога. Смотрю насквозь: диагностика в медицине и в жизни - Морозов Сергей

Я приехал в клинику, со мной были мой друг и мой сын. Без промедления была проведена подслизистая резекция по удивительной технологии профессора Уямы. По сути, это обычная гастроскопия и, когда меня отвезли в операционную, я ожидал увидеть эндоскоп. Но в момент, когда по внутривенному катетеру в мою кровь начала поступать белая жидкость, я успел увидеть, что Уяма надевает на голову подобие широкого шланга, в который помещаются его голова и руки, Бадма в хирургическом костюме наблюдает за ходом операции, а я проваливаюсь в темноту. Просыпаюсь уже в палате, рядом мой сын, в вене катетер, на пальце пульсоксиметр, на руке манжета измерения давления. Медсестра говорит, что опухоль удалили и наложили специальные скобки на пищевод изнутри в месте, где сформировалась опухоль, чтобы слизистая оболочка заросла.

Однако сложная операция – это триумф для хирурга, а для пациента это начало новых испытаний. К сожалению, врачи нередко об этом даже не задумываются, пока не окажутся в роли пациентов сами. Следующий этап после операции – восстановление. И часто он очень и очень непрост. В течение суток после операции мне казалось, что я просто умираю, была жуткая слабость, потеря сознания… Мне казалось, что где-то внутри началось кровотечение, какой-то шторм в организме. Но он достаточно быстро прошел, и дело явно пошло на поправку.

Зато дальше были семь дней впечатлений – путешествие по Японии. Спокойствие и умиротворение навевали горные дороги и виды, офуро (горячая ванна) на онсене (природный источник) в горном отеле, сэнто (общественная баня) на онсене на острове Одайба. Уверенность в будущем придавали скоростные поезда, музей природных катастроф с инсценировкой землетрясения и инструкциями по спасению. Выставка Фрэнсиса Бэкона в Национальном музее современного искусства с его экспрессивными картинами – эти человеческие муки отчасти иллюстрировали мои эмоции перед операцией и физические ощущения сразу после нее. Но самым главным в те дни было бесценное время в компании сына и ближайшего друга.

Перед возвращением домой я прошел контрольное исследование: как и предполагалось, все хорошо, опухоль больше не растет. Тогда я много думал – как я буду жить после операции? Как смогу справиться с ограничениями? А если бы не попал на ту гастроскопию, на каком этапе была бы обнаружена эта опухоль? Обыкновенный чекап обернулся весьма серьезно. Если обобщать, понятно, что число находок на чекапах отнюдь не огромно. Но ведь за каждым случаем – конкретная жизнь конкретного человека, его планы, амбиции, его мир, семья, родные.

Поэтому, повторю, чтобы больше видеть, нужно в первую очередь больше смотреть.

По большому счету, цель чекапов – сохранить качество жизни как можно дольше. Ведь сегодня «спасти жизнь» уже недостаточно – важно спасти и ее качество. И существуют методы лечения, комфортные, насколько это возможно, щадящие, позволяющие сохранить не только здоровье, но и полноценное качество жизни. К счастью, в России эти методы уже становятся привычными, общедоступными, рутинными.

Когда я говорю, что тот чекап спас мне жизнь, я имею в виду не просто способность дышать, видеть, общаться, но и возможность осуществить планы, мечты, он заставил переосмыслить многие вещи. Лежа в палате, я размышлял о том, насколько медицина отражает жизнь, всю ее сложность, непредсказуемость, как человечество пытается постоянно спастись от этой непредсказуемости в негативных ее проявлениях. И единственный путь к этому – диагностика, моя благородная и благодарная специальность, наука и/или искусство видеть больше, дальше, не только различать все оттенки черного, белого и серого на разного рода снимках, но и, опираясь на эти изображения, строить прогнозы. Каждый человек в определенной мере постоянно этим занимается и сам себе диагност (я сейчас не о рентгенологии, конечно), когда успешно или не очень анализирует те или иные ситуации и по результатам своей «диагностики» принимает решения и делает выбор. А будет ли он верным? Вот это построение прогнозов, умение делать правильные выводы из увиденного, находить разумные, логичные связи, достраивать то, что невозможно увидеть, пожалуй, и есть третье звено в формировании навыка или освоении искусства «видеть больше». На самом деле многие из нас в детстве активно упражняются в этом искусстве, создавая свои «виртуальные миры». Жаль, что не всегда этот навык переходит во взрослую жизнь, он был бы очень полезен не только с профессиональной точки зрения, но и для чекапа разных жизненных ситуаций.

Я вспоминаю, как мы с моим одноклассником Женькой Островским во времена до широкого распространения компьютерных игр бесконечно играли в воображаемые «компьютерные» игры или даже, скорее, «виртуальную реальность», когда он строил некую 3D-модель мира, но не с помощью специального софта, о котором тогда, в 80-90-е, мы особо ничего не знали, а в голове. Я выступал в качестве игрока и выбирал, куда направляюсь – налево, направо. А он мне создавал ситуации, говорил, что я там нахожу. Например, сундук. Что я буду с ним делать? Сдвину, открою, что в нем найду… Это были действительно как компьютерные игры, просто они «записывались» и «хранились» в Женькином уме. Мне кажется, такие мысленные тренировки здорово «прокачивают», оказывают колоссальное влияние на дальнейшую интеллектуальную деятельность. Ведь даже и революционные теории Эйнштейна начинались с «мысленного путешествия» на луче.

Неудивительно, что в школьные годы меня основательно затянули компьютерные науки, которые тогда только-только набирали силу, и даже трудно было предположить, как быстро они завоюют мир и войдут во все без исключения сферы нашей жизни. По дороге из школы я направлялся в обратную сторону от дома, в библиотеку, где проводил часы напролет, выбирая для чтения… учебники математики. И настолько не терпелось, что читал на ходу, едва не натыкаясь на столбы. Компьютера у меня не было, но зато был – калькулятор! И мы пытались программировать на калькуляторах. Очень увлекательное занятие. Для него-то я и откапывал в библиотеке учебники по математике и основам информационных технологий. Школьной информатики тогда для этого точно не хватало. А позже, благодаря приятелю Вите Ландеру, я попал в кружок Гарри Каспарова – известный московский детский клуб «Компьютер», созданный в 1986 году. Совершенно потрясающий преподаватель Александр Моисеевич учил нас создавать компьютерные игры. Мы осваивали допотопные компьютеры Atari, потом появились бибиэски (электронная доска объявлений Bulletin Board System), на которые мы часами дозванивались. Прекрасно помню звуки соединения, когда происходит какое-то чудо: ты попадаешь в дистанционный каталог файлов, оттуда что-то можно скачивать – книги, элементарные игры, картинки…

А потом у меня появился свой компьютер – ноутбук, сначала очень простой, 286, черно-белый. Это было что-то невероятное: MS-DOS, Norton Commander, программа для архивирования, дискетки 3,5 дюйма, форматирование, дефрагментация, какие-то элементарные игры. Чуть позже у меня появилась совершенно потрясающая игра «Дюна» по фантастической саге Фрэнка Герберта. К счастью, игровой азарт во мне не проснулся, больше нравилось программировать, что-то создавать на компьютере, куда-то дозваниваться. Но и в хакеры я не стремился. Видимо, пользовательского инструментария хватало. Хотелось практического приложения этих новых чудо-возможностей. Помню, в десятом классе я писал сочинение о том, как компьютеры изменят медицину в будущем. Это действительно стало понятно в 90-е годы. Так мое увлечение компьютерами переродилось в профессиональную деятельность в точке слиянии медицины, в атмосфере которой я вырос, и компьютерных технологий, которые меня увлекали. Выбор был, наверное, закономерный: лучевая диагностика – с ее помощью в самом прямом смысле слова возможно увидеть больше. И эти возможности растут огромными темпами.

Говорят, что медицина – «наследственный диагноз». И это действительно так. Не в 100 % случаев, конечно, но вероятность наследования огромна. В любом случае, это мой «наследственный диагноз». Причем дело, наверное, не только в складе ума или темпераменте, эмпатии, а в атмосфере медицины, в которой ты растешь. В нашем доме всегда было много врачей – друзей и однокашников родителей. Все это формировало ощущение большой медицинской семьи. Врачебные разговоры, пациентские истории, обсуждения Нобелевских премий, открытий, технологий – для меня все это было естественной атмосферой дома. И я всегда знал, что мое дело – медицина. В детстве приходил к маме в клинику Госпитальной терапии на Большой Пироговской, где работала главный терапевт России академик Любовь Ильинична Ольбинская. Очень хорошо помню двери палаты, в которой Лев Толстой навещал Чехова. Помню кафедру, маму с фонендоскопом, ее защиту диссертации. К папе приходил на кафедру патанатомии в 7-ю московскую больницу. Так что погружение в профессию началось раньше, чем я пошел в школу. Безусловно, общее ощущение среды, эти врачебные разговоры сохраняются где-то в недрах памяти и становятся частью какого-то, возможно, бессознательного опыта, вносят впоследствии вклад в формирование врачебной интуиции, диагностического или клинического мышления.